Со старых витражных окон, оставшихся от времен королевы Марии, на меня взирали святые. Казалось, они скорбно качают головами. Я крепче сцепила пальцы. А когда прикрыла веки, то вдруг ясно услышала слова: Как ты смеешь?

Мои глаза сами собой широко открылись. Я вдруг показалась себе очень маленькой. Но, даже упав на колени, я продолжала слышать его, этот голос. Как ты смеешь?

Взгляд мой упал на крест перед алтарем. Кто ты, чтобы творить жизнь там, где Я запретил?

Я поняла, что это ответ на мои молитвы, на бессонные ночи, когда я, коленопреклоненная, спрашивала, за что моя семья подверглась подобному унижению: ведь грех совершила я.

Теперь я вижу. У Бога есть замысел о всех и каждом из нас, которых Он сотворил. Его замысел о Джосайе был прекрасным, восхождение при дворе – стремительным. Но этот план не учитывал одного фактора: Гетты.

Гетта подружилась с цыганом, а я, снова проявив слабость, уступила ее требованиям. Мой грех так велик, что изменил весь мой жизненный путь.

Эта мысль точила меня по пути домой. Ступая по опавшим листьям, ощущая в воздухе терпкий запах октября, я все спрашивала себя, почему это сделала. У меня было трое сыновей. Трое! Моя мать отдала бы правую руку на отсечение, чтобы иметь хоть одного. Но я мечтала о девочке. О второй Мэри, которая сидела бы со мной рядышком, гуляла, – о зеркале, в котором отражалось бы мое собственное детство. И, даже понимая, насколько это порочно, я все же и теперь о ней мечтаю.

Вернувшись в Бридж, я сразу прошла в детскую. В кресле-качалке под вьющимися растениями сидела Лиззи и штопала дырявые чулки Гетты.

На моей девочке было платьице из оливкового шелка, которое я заказала ей по случаю королевского визита. Оно очень ей идет, подчеркивая рыжевато-медный оттенок волос. Гетта позволила мне себя поцеловать, но удержать ее рядом с собой мне не удалось. Только я коснулась губами ее щеки, девочка вскочила и снова принялась бегать между компаньонами.

Меня это задело. Я рискнула собственной душой, поставила под угрозу будущее – а получила, как милостыню, этот поцелуй на бегу.

Я тяжело опустилась на стул рядом с Лиззи.

– Тебе не кажется странным, что Гетта проводит столько времени с этими досками? Она и прежде всегда была не совсем обычным ребенком, а теперь…

– Нет, нет, – решительно отмахнулась Лиззи. – Пусть вас это не пугает. Так естественно, что, не имея друзей своего возраста, она играет с неодушевленными предметами. К тому же, с досками ей не приходится разговаривать.

Гетта не такая, как я. В этом, конечно, нет ее вины, но каждое различие, которое я нахожу, становится хоть и небольшим, но изъяном в моей мечте о дочери. Задушевная подруга, почти наперсница, которой я могла бы доверить любую свою тайну, не стала бы доверять мне свои. Со мной она чувствует себя скованно. Я для нее совсем не то, что для мальчиков.

Возможно, в этом отчасти состоит мое наказание. Удар по моей гордыне. Травами и древними заклинаниями я сумела создать дочь, но не в моих силах заставить ее полюбить себя.

– Вспомните, – продолжала Лиззи, выворачивая чулок на лицевую сторону, – когда вы были в этом возрасте, то все время увивались за Мэри. Упокой Бог ее душу.

– А потом я в любое время могла поговорить с тобой, милая Лиззи.

Она улыбнулась мне, обнажив беззубые десны.

– Хотя кое-кому это казалось неподобающим, помните? Из-за моего низкого положения. Вот видите, нет ничего странного в том, что Гетта играет и прячется среди деревянных истуканов, – она взялась за следующий чулок. – Что мне впрямь кажется странным, так это внезапное исчезновение мистера Сэмюелса. Удалось ли хоть что-то узнать о нем в городе?

Я отрицательно покачала головой. Марк и Джейн сказали правду: на том месте будто никогда и не было лавки. Не представляю, как это могло случиться, но это так. И сам этот человек, и его имущество пропали без следа. А его проклятые сокровища остались при мне.

Лиззи вздохнула.

– Тайна. Я было подумала, что появились новости о Сэмюелсе, когда хозяин отбыл так поспешно.

Вскинув голову, я посмотрела на нее.

– Джосайя уехал?

– Да-а. А вы разве не знали?

– Я была в церкви.

– Ох, – не глядя на меня, она вдела нитку в иглу. – Да, уехал, ускакал верхом примерно с час тому назад.

Недоброе предчувствие пронзило меня – резкое, ледяное, как ветер в холмах.

– Поспешно?

– Да-а. – Лиззи поджала сморщенные губы. – Так поспешно, словно все черти ада гнались за ним.

* * *

Я ждала в Большом холле. День прошел впустую. Зашло солнце, окрасив темно-синие тучи розовым. Пока не стемнело, щебетали черные дрозды, а потом на смену пришли заунывные крики сов.

Наконец, на дорожке захрустел гравий. Из конюшенного двора донеслись голоса и шаги. Скоро в дверях вырос Джосайя, весь покрытый грязью.

Я бросилась к нему.

– Джосайя, что? Что случилось?

Взгляд его остался чужим. Он снял мои руки со своего плаща и отвел в сторону.

– Нашли мальчишку.

– Меррипена?

– Да. Наш человек, наш Марк нашел его.

– Слава богу.

– Наконец, я смогу хоть что-то сообщить королю.

Какое облегчение, какая благодать узнать, что это исчадие ада, этот злодей найден и схвачен! Мне и в голову не приходило, что дьявол способен вселиться в такое юное дитя. Я вспомнила глаза Меррипена, темные и в то же время горящие, как отверстия в пылающей печи, и меня словно мороз продрал по коже.

По глупости своей я возрадовалась, решив, что на этом и делу конец, что у нас с Джосайей все может наладиться. Но муж выпустил мои руки, отряхнул плащ и отвернулся от меня, бросив: «Вечером мальчишку отправят в Торбери Сент-Джуд и завтра допросят. Я еду, чтобы присутствовать».

– Завтра День всех святых.

– Так, значит, послезавтра, – раздраженно ответил он.

Нужно было – я это понимала! – оставить его в покое, поздравить и скрыться с глаз. Но тревога так терзала душу, что я на этом не успокоилась.

– Что его ждет?

Джосайя смерил меня тяжелым взглядом. Из-за заостренной бородки казалось, что он усмехается, насмешливо и даже жестоко.

– Зависит от вердикта.

Виновен. Наверняка он окажется виновен. Джосайя не допустит, чтобы суд принял иное решение. На кону стоит его репутация. Если он не сумеет найти злодея, нанесшего оскорбление королеве в его собственном доме, и сурово его наказать, имя его будет покрыто несмываемым позором.

У меня так сильно перехватило горло, что стало трудно дышать. Я вспомнила о человеке с отрезанными ушами.