– Глафира Сергеевна, – громко сказал он, когда ответили, –кинолог очень просит вас забрать собаку, которую вы ей отдали.

– Вы что? – помолчав, спросила в трубке Глафира. – С умасошли?!

– Приезжайте, – велел Волошин и положил трубку. И потер лицообеими руками.

…Если Разлогова на самом деле убили, значит, это сделала егожена. Больше никому не удалось бы так легко и просто избавиться от собаки!

Глафира подъехала к шикарному, новенькому, с иголочкизданию, в котором, помимо всего прочего, помещалась еще и редакция журнала«День сегодняшний», с таким расчетом, чтобы точно не застать Прохорова наработе.

В этот самый день и час он всегда присутствовал на каком-тосмутном совещании то ли в Минпечати, то ли еще где-то и больше в офис никогдане возвращался. Очень удобно.

Глафира была уверена, что такие совещания специально затем исобирают, чтобы поменьше торчать на скучном рабочем месте. Так сказать, создаютзаконный повод для отдыха.

В подземный гараж она не поехала, приткнула тяжеленнуюразлоговскую машину кое-как, уповая только на то, что задеть ее никто непосмеет – исключительно из чувства самосохранения.

В короткой щегольской курточке она сильно мерзла, даже вмашине мерзла. Да еще и снег вдруг пошел! Почему-то московские автомобилистыникогда не бывают готовы к «снегопадам и метелям», несмотря на то что зиманаступает исправно, из года в год и из века в век, и еще ни разу на смену летуи осени не пришла весна, а вот поди ж ты!.. Дорожные службы «не справляются»,техника «не успевает», водители в обмороке – оказывается, нужно было менятьрезину, снимать летнюю, ставить зимнюю!

Глафира была уверена, что к вечеру город встанет намертво,замкнутся все многочисленные «кольца» – и Садовое, и «третье», и «первое», имногострадальный МКАД! Хорошо бы сейчас не торчать возле щегольского офисногоздания в центре Москвы, не прикидывать, как бы получше провести предстоящийразговор, не ежиться от холода в щегольской короткой курточке, а затопитькамин, наварить картошки, чтобы пахло по всему дому сытным картофельным духом,обнять за шею мастифа Димку и рассказывать ему, рассказывать, и совать руки подтеплый бок, и ронять слезы на шелковые широкие уши, и смотреть в карие,сочувствующие, все понимающие глаза, и жаловаться на то, что жизнь измениласьтак непоправимо, и вспоминать, как все было раньше, когда она, Глафира, былаеще нормальным человеком, свободным от груза, который давил теперь на ее плечи.А раньше – до груза! – она была уверена, что живется ей ничего.

«Это потом ты поймешь, что вместо, скажем, мешка асбестатеперь несешь железобетон, но это потом, потом».

Димка Горин, написавший эти стихи, должно быть, понималжизнь лучше Глафиры.

Должно быть, мастиф Димка тоже понимал, потому что смотрелвнимательно и серьезно, слушал, собирал складки на лбу. А может, совсем ничегоне понимал, а слушал и собирал складки просто потому, что Глафира не давала емуни малейшего шанса уклониться от ее словоизлияний и… как бы это сказатьпомягче… «чувствоизлияний»! Она изливала на него чувства, а он морщился,собирал складки, кряхтел, терпел. Разлогов ни за что бы не стал терпеть! Онвообще относился к Глафириным «чувствоизлияниям» сдержанно – всегда, с самогоначала, и она долго не могла взять в толк – почему. Когда она кидалась ему нашею, он иногда даже рук из карманов не вынимал. Просто стоял и ждал, когда ейнадоест кидаться. Ей долго не надоедало, правду сказать. Несколько лет. А потомона поняла, в чем дело, – просто он никогда ее не любил, и ничего тут неподелаешь. Из каких-то своих соображений он решил с ней жить и даже правиласоблюдал – вот, к примеру, никогда не таскал своих девок на заграничныекурорты, где могли быть знакомые. Он соблюдал правила, был по-своему честен,иногда нежен и всегда жил своей жизнью.

Глафира из-за этого сильно переживала, и долго – те самыенесколько лет, что она кидалась ему на шею. А потом ей встретился Прохоров, иему как-то ловко и моментально удалось убедить ее в том, что он и есть самаябольшая любовь ее жизни. И она… дала себя убедить. Правда, отчасти этонапоминало игру в «ты первый начал» все с тем же Разлоговым. У тебя белокурыекрасотки, хорошо же!.. Значит, у меня редактор модного журнала. И вовсе мы не пытаемсяничего друг другу доказать, мы просто так живем – свободно и современно! У насобщий дом, общие знакомые, общая собака Димка, а личная жизнь у каждого своя.

Димка Горин, в честь которого мастиф и был назван, фыркал,крутил башкой и громогласно орал:

– Идиоты! Идиот и идиотка! Что это, мать вашу, за сериал«Санта-Барбара»?! – Брал Разлогова за свитер и встряхивал. Разлогов матерился иотбивался. – Нет, ты скажи мне, какого х… сериал-то играть?! Ну у тебя бабы –ладно, у всех бабы! А если она себе кого найдет, чего ты делать-то будешь, а?!На новой женишься?! Так я тебе заранее говорю – там, на кафедре, приличныхбольше не осталось, одни неприличные!

О Глафирином романе с Прохоровым знали все, нопредполагалось, что не знает никто. Хотя Димка Горин, может, вправду ни о чемне догадывался. Как всякий гений, он смотрел немножко выше и дальше, чем всеостальные «не гении», а того, что под носом, не видел вовсе.

Про то, что Глафиру никак нельзя «упустить», он толковалРазлогову по пьянке, а она подслушивала. Про то, что Разлогов достоин «самойлучшей бабы», особенно после «всего, что было», он толковал Глафире на свежуюголову, и Глафира не знала, подслушивает Разлогов или нет. Вряд ли. Ему никогдане было дела до чьих-то чужих… переживаний. Искренне не было. «Я извлекаю изпрошлого уроки и двигаюсь дальше, без всякого груза на плечах, но вооруженныйновыми знаниями. Только вперед».

Вопрос о том, что там «такого» было в прошлом и почему«после этого» Разлогов достоин самого лучшего, так и оставался без ответа, хотяГлафира несколько раз осторожно пыталась выяснить, в чем дело. Димка Гориннапускал на себя суровый вид, не без загадочности, и отвечал в том смысле, что,мол, что было, то прошло, а на ошибках учатся. То ли на самом деле не хотелговорить, то ли не знал ничего и все выдумывал, это на него похоже!..

– Я хочу домой, – громко сказала Глафира в темнотеразлоговской машины. – Я хочу домой прямо сейчас. Там меня ждет моя собака.

Ах как Волошин смотрел на нее, когда на стоянке у «Эксимера»Глафира кинулась к мастифу, которого Лена Степанова держала на поводке!Поначалу, в угаре встречи с собакой, Глафира и внимания на Волошина необратила, а потом ей вдруг стало неудобно, как будто кто-то горячим сверломвгрызался в ее висок. Димка жарко дышал ей в лицо, и пытался лизнуть, иухмылялся счастливо чудовищной акульей пастью, и заглядывал в глаза, и Глафиравдруг заревела, и ей показалось, что мастиф тоже чуть не плачет, и тут онапочувствовала сверло, разрывающее ей висок. И уже не могла от сверла отделаться,оно вгрызалось все глубже, буравило насквозь. Димка все совался к ней,вскидывал на плечи пудовые лапы, гибкий драконий хвост молотил так, что поасфальту, кажется, расползались трещины, и подкидывал башкой ее руку так, чтоГлафира чуть не валилась на спину, и толкался, и лизал, и заглядывал в глаза,но сверло не отставало. Глафира оглянулась, разгоряченная, сияющая, позабывшаяобо всех своих горестях и страхах, и, как будто на нож, наткнулась на взглядВолошина.