Глафира представила себе беременную женщину на полу, в кровии рвоте.

– Вот тебе и вся конституция, – заключила бабка. – Родила досрока, мальчика, убогенького. Семь лет, какой бы парнище мог быть, кабы не песэтот поганый!

– Он… часто ее бил?

– Да ить как сказать… Сама не видела, врать не стану. А какзабеременела она, так синяки и стали появляться. По лицу-то не бил, она жеактриса, все бы увидали! Но так я ж с ней, с голубушкой, день и ночь. И в ваннуее сажаю, и ножки вытираю, и одеваю-обуваю! От меня-то не скроисси, что мнелицо! Видать, шибко он ребенка не хотел, вот и стал поколачивать.

– Этого не может быть, – сказала Глафира, с ужасом чувствуя,что верит, верит всему!

– И-и, девка!.. В жизни всякое может быть! Только вот за чтотакому псу поганому такая лебедь белая достается, вот ить и спросить не у кого,окромя Господа нашего, Отца небесного. И жди ответа – не дождешься…

– А потом? Потом что было?

– А ничего и не было. Родила она до срока, пес тот вбольницу и носа не показал. Мальчика из больницы сразу в учреждение забрали, акуда ж еще его?.. Ей работать надо, на лекарства да на содержание зарабатывать.А пес так ни разу на мальчонку-то и не глянул. Какой-никакой, а твой сын. Тыего таким сделал, твой крест! А ему и дела нету, разженился, и вся недолга!

– А где он… сейчас?

– Пес твой в геенне огненной, – опять рассердилась старуха,– а Володечка в интернате для слабоумных. Марина, голубушка, то и дело к нему вСмоленск ездит. Говорит, случай… ну слово какое-то… ну когда не поможешь ничем,нельзя помочь…

– Патологический случай, – машинально сказала Глафира.

– Во-во. Он и есть.

– А вы?

– Чего я?

– Вы ездите… к мальчику?

– И-и, девка! Как тебя?! Глаша, что ли? Я, Глаша, если егоувижу, так из меня сразу и дух вон! Да и Мариночка запретила. Никто, говорит,не смей! Я, говорит, одна за ним ответственная.

Старуха помолчала, пожевала губами.

– И такая силища в ней женская, – сказала она с тоской, –такая душевность да твердость! И вот поди ж ты… Опереться не на кого… А тута тыприперлась! – Бабка рассвирепела и даже полотенцем замахнулась. Но Глафирабольше ее не боялась. Ей даже странно было, как это можно – бояться старухи?!Старухи можно бояться, когда не знаешь, что на самом деле страшно.

Огонь в камине почти погас, Глафире было холодно вразлоговском пиджаке, напяленном на лифчик, и ноги в мокрых носках, которые онатак и не сняла, совсем заледенели. Вера Васильевна перемывала под краном чашки,поглядывала на нее искоса.

– Оставайтесь, – предложила Глафира равнодушно, – куда вы наночь глядя поедете! Хотя у вас Марина, лебедь белая, вы ее бросить не можете…

– Не могу, – сурово подтвердила бабка, закрыла воду ивытерла руки.

– Тогда я вас отвезу. Одевайтесь.

– Как… отвезешь? Сама, что ль? – помолчав, спросила старуха.– А слуги твои чего?

– Нет никаких слуг, – отчеканила Глафира и поднялась. – Ясейчас, только документы возьму.

– Ты бы, девка, чего поприличней поднадела! Титьки чтобприкрыть. Не ровен час, в милицию заберут в эдаком макинтоше-то! – вдогонку ейвелела старуха.

– Надену, – пообещала Глафира. Ей было все равно.

Когда она спустилась со второго этажа, Вера Васильевна вгалошах, плаще и с саквояжем на коленях неподвижно сидела у дверей.

– Вот так-то вот, – объявила она, завидев Глафиру, и тяжелоподнялась. – Вот такая она, жизнь-то.

– Кому жизнь, – возразила Глафира, гремя ключами. – Комусмерть.

С этими ключами выходило совсем уж непонятное и странное.Волошин всю голову сломал и никак не мог сообразить, где он напутал. Но где-тоже напутал! И разлоговская секретарша посматривала на него как-то странно.Никаких вопросов не задавала, ясное дело, но… посматривала, и Волошина этобеспокоило.

Каждое утро начиналось одинаково. Он стремительным шагомвходил в приемную Разлогова, Варя, сосредоточенная и по-утреннему деловитая,поднималась ему навстречу, улыбалась приветливой, казенной, учрежденческой улыбкой.

– Доброе утро, Варя, – говорил Волошин шутливым, казенным,начальничьим тоном. – Ну что? Сегодня пока об убийствах по телефону несообщали?

– Нет, Марк Анатольевич!

И за этот казенный, бодряческий, дурацкий тон Волошин себяненавидел, но съехать с него не мог решительно. Не получалось.

Спросив кофе, он удалялся к себе в кабинет и там «работал»,то есть сидел за столом и смотрел в окно. Дела громоздились и накапливалисьвокруг него, как сугробы вокруг торчащего посреди поля дерева. Он и чувствовалсебя этим самым деревом – одиноким, замерзшим, лишенным всех жизненных токов, ипосреди поля!..

Без Разлогова он ничего не мог, и осознание этого, пришедшеев последнее время, было ужасным. Как будто неожиданно для себя сорокалетнийВолошин вдруг обнаружил, что он импотент, опозорился и поправить уже ничегонельзя!.. Нет, наверное, можно, но в какой-то другой жизни. В этой все ужезнают, что он импотент.

Чертов Разлогов! Умер и все испортил. Впрочем, все портитьРазлогов умел виртуозно и делал это с огоньком, можно сказать, с упоением! Ониспортил жизнь себе, испортил Марине Нескоровой – уж она-то этого никак незаслужила! – и теперь вот, уже после смерти, старательно портил жизнь ему,Волошину.

Дела накапливались и громоздились, возникали из воздуха, иливетер, что ли, их приносил!.. Завод в Оренбурге буксовал, на заводе в Пермисырья осталось на две недели, а в Дикалеве вот-вот начнутся голодные бунты.

Три дня назад звонил министр и говорил с Волошиным так, какникто с ним не говорил со времен службы в армии. Тогда, в армии, после такогоразговора вышла крупная драка с «нанесением телесных повреждений второй итретьей степени тяжести», про это даже в газетах писали! Нанести министру«телесные повреждения» Волошин не мог, и приходилось молча сжимать зубы ипотные от унижения кулаки.

В сухом остатке, как выражался профессор на кафедре общейхимии, речь министра сводилась к следующему: премьер крайне недоволен. Премьер,можно сказать, раздражен. «Эксимер» получил полную свободу действий, в регионахособенно, в обмен на обещание совета директоров, что до центра никакие скандалыдоходить не будут. Все решается на местах и своими силами. Никаких демонстрацийи маршей протеста. Никакой скулеж о дополнительных бюджетных вливаниях непринимается. Сколько влили, столько и влили, больше не будет. Только присоблюдении вышеперечисленных договоренностей премьер и правительство в целомготовы проявлять к группе компаний «Эксимер» определенную лояльность. Впротивном случае…