– А это кто?

– Хде? – не поняла бабка.

– Ну шерсть чья? Шарф из кого?

– Как из кого? – перепугалась бабка. – Из кого ж ему быть?Из овцы ен, из шерсти ейной! А так – из кого ж? Из собак даже самоеды невяжуть, не то православные! Куды ж ее, шерсть-то собачью? На пряжу не годится!

Разлогов все не догадывался про тысячу рублей, Глафираслегка пнула его в бок и опять спросила:

– А как из пряжи нитка получается?

Старуха всплеснула руками и опять засмеялась весело, судовольствием. Разлогов тоже посмотрел с удовольствием. Глафира ничего непоняла.

– Ты никак прясть собралась, доча? Ну, сынок! Начнет жинкапрясть, берегись тогда! Весь дом опрядет! А пряжа, что ж, доча?.. Пряжа, кольна нитки, сучится с двух початков на один и сматывается прям на мотовило, нуэто, сам – есть, рогулька такая с костылем на пятке. А мотушка потом красится ираспетливается на воробах, а с них уж мотается на вьюшку. Довольно с тебя или ещеученья хочешь?

И она опять засмеялась и стрельнула в Разлогова глазами,совсем по-молодому.

– Дай тысячу, – тихо и мрачно сказала Глафира, ни с того нис сего глупо приревновав его к старухе.

Разлогов полез в задний карман джинсов и достал бумажку.Старуха охнула и – по крайней мере, Глафире так показалось! – только впоследний момент удержалась, чтоб не перекреститься.

– Можно мне шарфик? – дурацким голосом спросила Глафира исунула тысячерублевку бабке.

– Забирай, забирай, доча, – засуетилась старуха, принимаякупюру. – Оно, ты погляди, как красиво! И шерсть – чистый каракуль! А из собакмы не прядем, не вяжем, мы только из овцы, стало быть…

Провожаемые приговорами и поклонами, они выбрались нажаркую, летнюю, солнечную улицу – Глафира в тяжелом овечьем шарфе, и Разлогов впаутине. Выходя, он, ясное дело, стукнулся лбом о притолоку, обронил очки идолго шарил под крыльцом – искал их.

– Зачем тебе такой шарф? – спросил он, зацепив очки за воротмайки. – А?! В нем сто килограммов живой овечьей шерсти! – Подумал и добавил: –А собачьей вовсе нету! Что мы, самоеды, что ли, из собак шерсть чесать!..

– Это не шарф, а мечта моей жизни, – объявила Глафира. – Ниу кого такого нет!

– Это точно.

– Точно! – согласилась она с вызовом. – И потом… бабке нужнопомочь. Ну что она там сидит, работает, а у нее никто ничего не покупает!

– Всех не спасешь, Глаша.

Она отмахнулась.

– Да и не надо спасать! Они и без нас спасутся! Но вот…подбодрить их мы можем.

– Подбодрить? – переспросил Разлогов.

Солнце в Тальцах шпарило вовсю, и разлоговские прямые черныересницы почти сошлись, глаз было не видно.

– Ну да, – подтвердила Глафира, разматывая шарф, –подбодрить. Это очень просто, и обошлось тебе всего в тысячу рублей. Подержи, –Разлогов взял шарф. – Кстати, ты видел, как она с тобой кокетничала, эта бабка?Ты ей понравился.

– Да ладно!

– Конечно, кокетничала!

– Да брось ты!

Тут она догадалась посмотреть ему в лицо. Оно рдело, какпион. Многоопытный, всем женщинам предпочитавший блондинок, Разлогов краснел,как юнкер во время утренника у «бестужевок». Глафира остановилась и взяла егоза розовые юнкерские щеки.

– Разлогов, – сказала она с подозрением, – чего это тебя такразобрало?!

– Меня не разобрало!

– Ты влюбился в бабку с шарфом?!

Тут он захохотал, и на него оглянулась какая-то скучнаяэкскурсия. Все повернули головы как один. Разлогов моментально замоталГлафирину голову в шарф, как мумию, и сказал глухо, из-за шарфа:

– Подбодрить, значит?

Ничего не видя, Глафира кивнула и стала разматывать с лица иголовы шарф – жарко было невыносимо! Вынырнув на солнце, она зажмуриласьнемножко, а когда посмотрела на Разлогова, оказалось, что он очень серьезен.

– Ты что?

Он хотел что-то сказать, даже губы сложил, и она вдругпоняла, что он скажет сейчас что-то очень важное, нужное, имеющее отношение ких жизни и к жизни вообще. Она поняла, и перестала возиться с шарфом, изамерла, рассматривая его.

И он отступил. Он вдруг зашарил по майке, нащупал темныеочки и нацепил их, словно в скафандр залез.

– Ты что?!

– Я ничего, – сказал Разлогов фальшиво до невозможности. – Ачто такое?

Глафира пожала плечами. Ей вдруг стало… неинтересно, какэкскурсантам на давешней экскурсии. Как будто что-то самое главное, важноепрошло мимо нее, а она не успела остановить, разглядеть его, окликнуть! Аможет, и сама… спугнула? Она долго потом думала, представляла, что именно онамогла… спугнуть? И выдумывала, и фантазировала – все самое невозможноепредставлялось ей возможным, а самое невероятное вероятным, – несостоявшееся налужайке перед лиственничным «Домом ткача» в этнографическом заповеднике«Тальцы».

С тех пор Глафира обожала шарф из тяжелой жесткой овечьейшерсти. Стильная до невозможности, безупречная от напедикюренных ступней докончиков продуманно выгоревших волос, изящная от шпилек до розовых ноготковДаша Волошина, жена Марка, несколько раз вскользь говорила, что шарф прелестен.Просто гордость коллекции Burberry’s, молодцы дизайнеры. Глафира подтверждала,что дизайнеры Burberry’s, безусловно, молодцы, и вспоминала бабку из Тальцов,которая никогда не прядет на Гаврилу!..

Сейчас на ледяном осеннем ветру шарф был просто спасением –чай, из овечьей шерсти вязан, а не из собачьей! Затянув его потуже и сунув вкарман руки, Глафира зашагала к щегольскому подъезду, сияющему европейскимутешительным светом среди мрачной и промозглой русской осени.

Когда она была уже возле крыльца, из раздвижных дверейвыскочил какой-то парень, тоже по глаза замотанный в шарф, и с брезентовойсумкой наперевес. Одной рукой он доставал что-то из кармана куртки, другойвтыкал в уши наушники, в общем, Глафиру не видел.

– Ой, извиняюсь!

Глафира, насилу удержавшаяся на ногах, надменно кивнула ишагнула на крыльцо. Дверь навстречу ей приветливо раздвинулась, но войти ей неудалось. Следующий парень, точная копия предыдущего, вылетел на крыльцо, чутьне сбив ее с ног.

– Ой, извиняюсь, девушка!

Глафира кивнула на этот раз менее величественно – все-такисвоей брезентовой сумищей он дал ей по ноге довольно ощутимо! Не задержавшисьни на секунду, галантный юноша скатился с крыльца и заорал на всю улицу,перекрывая шум машин: