На территорию Западной Германии они въехали через голландскую границу. Здесь Гросс получил немало озадачившее его письмо от матери: Густав Дитц, муж единственной его сестры, неожиданно решил переменить место жительства. О Густаве Герман Гросс всегда отзывался тепло, — хороший семьянин, увлекается разведением цветов, собирает коллекции бабочек, обходительный. У него была другая жена, первая, но она погибла во время бомбежки. В семью Гроссов Густав Дитц вошел как близкий человек, с которым можно поделиться и радостью и горестями, к которому можно обратиться за помощью. Какая же муха его укусила, почему он срочно перебрался в Бонн? Мать, кажется, и сама не имела об этом никакого представления, и по тону письма Герман понял: она обеспокоена. Чем?

Они не собирались задерживаться в пограничном курортном городке и хотели сегодня выехать в горы, что в двух шагах от массива Арденн и герцогства Люксембург, однако отъезд не состоялся, к вокзалу не проехать: повсюду толпы молодчиков с «железными» крестами, гитлеровскими эмблемами.

Издали еще слышался шум «гвардии Гитлера».

Андерсен продолжал ворчать:

— Таких вот прохвостов, а может, и этих самых, видел я на норвежской земле, когда вас предал Квислинг. Они расползлись по нашей стране и сразу же принялись хватать и убивать лучших норвежцев, патриотов. Понастроили у нас концлагеря, всю землю разделили на районы, во главе которых поставили гестаповцев. Жизнь и смерть норвежцев зависела от прихоти какого-нибудь ничтожества из Баварии или Пруссии. Вот когда мы узнали, что такое рабство! Я и мои друзья ушли в партизаны… — Андерсен насупился, запыхтел трубкой. После продолжительного молчания он продолжал: — За мою голову была обещана награда, однако ни предавать, ни продавать меня никто не хотел. Тогда фашисты пошли на дьявольский трюк… В Норвегию приехал оберфюрер СС Оскар Шванке, один из руководителей СД — службы безопасности, пес и палач… Вот он-то и придумал: гестапо предупредило меня, что если я не сдамся, то будут арестованы все мои родные, близкие. Я понимал, что это значит! На размышления мне дали час, только один час! За это время я успел спрятать жену и детей. Срок истек, они схватили моего отца, братьев. Я отдал себя в руки врага и тогда-то и встретился с этой грязной свиньей Оскаром Шванке первый раз. Как сейчас вижу его — высокий, тощий, с длинной худой физиономией, с глубоко ввалившимися глазами… Он подверг меня пыткам. Меня избивали, подвешивали на крючья, обливали ледяной водой… И все это делалось не для того, чтобы выведать у меня важную военную тайну, а просто так — они же садисты — ну и, конечно, попутно в надежде узнать, в каком тайнике скрываются от них мои дети. Шванке обманул меня — когда я оказался в его руках, он не только не освободил из-под ареста моего отца, братьев, но приказал схватить вообще всех моих родственников… Дяди, тети, двоюродные братья — родственников у меня набралось человек тридцать — были арестованы. Вместе с грудными младенцами всех нас на пароходе «Донау» доставили в Штеттин, а оттуда поездом, в наглухо закрытых товарных вагонах, в Освенцим, в лагерь уничтожения… Мне одному удалось уцелеть.

— Вы не знаете, что с Шванке, какова его судьба? — взволнованный рассказом друга спросил Гросс.

— Вскоре после окончания войны мне довелось прочитать в газете: Шванке погиб у стен Берлина в мае сорок пятого года, погиб за рейх, за фюрера.

— Жаль, такого негодяя следовало бы повесить!

Андерсен пожал плечами:

— Такого и повесить мало!

Долго еще не расходились по своим комнатам, делились воспоминаниями, снова переживали былое… Эрика Келлер сказала норвежцу:

— Ваш рассказ поможет мне поскорее закончить книгу о военных преступниках.

— Шванке мертв, но он был не одинок… Те, о которых вы пишете, будьте уверены, — не лучше фашистского зверя Шванке, — возразил Андерсен.

— У Эрики собран большой архив документов и фото, — заметил Гросс.

Эрика задумалась, припоминая.

— Шванке… Шванке… Да, да, конечно же есть его фото. Фото и очерк о нем. Книжечка в цветной обложке. Шванке — образец истинно немецкого патриота. Одна из книжонок, которые издаются в Западной Германии огромными тиражами, — Эрика уже рылась в своем архиве. — Ага, вот она, эта пакостная стряпня, а вот и фотография. Посмотрите, он? — Эрика протянула фото норвежцу.

— Да, это он, — Андерсен дрогнувшей рукой протянул карточку Гроссу. — Смотрите, Герман, вот он — Оскар Шванке.

Гросс бросил взгляд на фотокарточку и неожиданно побледнел.

— Что, что вы сказали? Это… Кто это?

— Оскар Шванке, — твердо сказал Андерсен, не понимая.

— Что с тобой, Герман? — Эрика бросилась к нему, встревоженная.

Гросс стоял, стиснув зубы, вперив взгляд в изображение оберфюрера СС.

— Эрика, кто это? — переспросил он.

— Оскар Шванке.

Гросс некоторое время молчал.

— Старый трюк, Шванке вовсе не погиб, — прошептал он наконец. — Он «воскрес» под другим именем.

— Он жив? — изумился норвежец.

— Да, он живет под другим именем, теперь он уже не Оскар Шванке.

— А кто же?

— Густав Дитц.

— Что? — в ужасе Эрика смотрела на Гросса. Она поняла теперь, что безотчетно волновало мать Германа, она, стало быть, почувствовала неладное в неожиданном изменении образа жизни ее зятя, «отличного семьянина», любителя цветов и порхающих бабочек. — Что?

— Да, это так, — с трудом произнес Гросс. — Бедная сестра, бедная мама.

Кудрявые склоны гор, светлые буковые леса, прозрачный воздух от зеленой земли до самого неба, недалекого, ласковой голубизны, покрытого белыми барашками облаков. Кое-где в укромных тенистых местах прячутся легкие строения — шале.

Гросс и Эрика занимались своими делами. Работа над книгой спорилась. Оскар Шванке, о котором ни Эрика, ни Андерсен старались не упоминать больше ни единым словом, как бы незримо присутствовал здесь же, рядом и угрожающе ухмылялся Эрике: «Не успеешь написать, разоблачить — я возьмусь за старое». Она писала, не отрываясь от рукописи до поздней ночи, до изнеможения. И все же, откровенно говоря, не была уверена, что успеет, что Шванке не опередит ее, — ведь недаром же мать Германа казалась такой обеспокоенной — переезд бывшего оберфюрера из захолустья в Бонн не мог не насторожить.

Андерсен бродил по окрестностям, скучал по родине, по семье, по своей ферме, и как-то так получилось, что он как бы принял на себя обязанности стража, охраняющего обремененных тяжелыми заботами друзей. И однажды, когда закат малиновым заревом опалил вершины округлых гор, а из долин уже просачивался еле заметный предвечерний сумрак, Андерсен быстро подошел к домику и несколько встревоженно сказал Гроссу:

— Поблизости шатается незнакомец. Мне почему-то кажется, что он ищет нас.

Действительно, на тропинке показался высокого роста мужчина. Шел он четким размеренным шагом, каким обычно ходят военные, прошедшие «прусскую школу».