– Не знаю, Крошка, – пожал плечами Миша. – Просто они меня любят.

Вполне возможно, что люди трудной судьбы любили Брусиловского оттого, что рядом с его картинами и с ним самим даже они могли стать лучше. Была в его искусстве ликующая правда жизни, отозваться на которую способен каждый.

Но эта история – не про людей трудной судьбы, не про деньги и даже не про искусство.

Она – про слова.

Сорок лет прожили вместе Миша и Таня.

Когда они только начали встречаться, Таня жила возле Шарташского рынка, а у Миши была неподалёку мастерская. И он ходил к Тане поесть, а потом стал друзей приводить: пошли, говорит, я знаю место, где нас обязательно покормят!

Встречались они, встречались, потом стали вместе жить. Поженились.

Таня довольно часто вслух удивлялась:

– И чего ты ко мне привязался, Мишенька?

– Да мне пропорции твои понравились! – сказал однажды муж.

Портретов Тани за эти сорок лет Миша сделал множество. Таня в шубке. Таня с котом Тимофеем. Таня в Волынах. Таня портретами особенно нигде не хвасталась и даже на выставки их обычно не отдавала.

А между тем заполучить портрет кисти Брусиловского в поздние годы жизни художника считалось редкой удачей. Он уже не брался за любые заказы. Не мог работать так легко, как раньше. Подступали болезни, усталость, разочарование.

Писал только то, что не мог не писать.

Одной из последних работ Миши стал портрет Николая II. Всё та же палитра Брусиловского, вот только лицо государя – бледное, в тонах газетной хроники. И потому особенно живое.

Конечно, эту картину собирались показать на грандиозной выставке Брусиловского, которую готовили к открытию в Екатеринбургском музее изобразительных искусств. У Миши были тогда последние, тяжёлые дни жизни. И каждое утро одна и та же мысль: вдруг всё-таки доживёт?..

Куратор выставки Зоя Таюрова позвонила Тане, когда уже почти все работы были отправлены в музей.

– Придёт сегодня машина за портретами, – сказала Зоя.

– Какими портретами? – изумилась Таня. – Моими, что ли? Но мы же решили их не включать, чтобы не разрушать монументальность!

– Миша настаивает.

Таня тут же ласково спросила мужа:

– Мишенька, зачем ты это придумал? Зоя говорит, ты настаиваешь… Но почему?

– Потому что я никогда не говорил тебе слова, Крошка.

Как она плакала потом, Миша, к счастью, не видел. Он не хотел бы видеть Танины слёзы. Все эти сорок лет они в основном смеялись – даже когда было не до смеха.

Выставку открыли уже после смерти Брусиловского.

А спустя несколько месяцев к Тане обратился очередной коллекционер – желал посмотреть работы.

«Опять ничего не купит, – подумала Таня. – Или предложит какую-нибудь смешную цену».

Но коллекционер приобрёл сразу шесть работ, причём не торгуясь. Как будто его отправили откуда-то к Тане прямым рейсом. За всех этих Басмаджянов, Тр-манов, за все парижи, нью-йорки, за пробитый до бетона линолеум и вечную картошку…

И вот тогда Таня купила себе дом, о котором мечтала, – не в Париже, не в Бенилюксе, а в деревне под Екатеринбургом. Из окна там виден сосновый лес, а за ним проглядывает синяя полоска озера. Цвета яркие, но не приторно-леденцовые.

Как говорил Брусиловский: «Такой пейзаж нам без Шишкина не поднять…»

Таня гуляет по лесу, выходит на берег озера и думает каждый день одно и то же: «Боже, какая же я счастливая! Какой мне подарок от Миши достался – я закончу свою жизнь именно там, где мне бы хотелось! Спасибо, Мишенька…»

А Миша с ней повсюду: в каждой травинке, в каждом деревце, в каждом предмете, даже таком приземлённом, как жёлтая тарелка из недобитого сервиза.

И какие здесь ещё нужны слова?

Светлой памяти В.М.В.

Журналистка Светлана Шёлковая бежала к художнику, чтобы записать интервью. Сначала художника будут снимать для газеты, только потом интервьюировать, но Светино присутствие требовалось на всех этапах.

Художника звали Георгий Карпович Шагалов, он был очень известный, занятой и немолодой. Потому-то Шёлковая бежала, а не шла, – она опаздывала, до трёх часов оставалось всего три минуты. А ещё нужно было обогнуть серое здание, перепрыгнуть через живописную, как у Саврасова, лужу и найти фотостудию, где она прежде никогда не бывала.

Интервью организовал главный редактор лично, он тридцать раз звонил и уточнял, где сейчас находится корреспондентка Шёлковая и почему она до сих пор не явилась к месту назначения (редактор был из отставных военных).

Света опаздывала не по своей вине, но это было неважно – на самом деле для того, чтобы приходить вовремя, достаточно выйти из дому на полчаса раньше, учил её редактор Николай Тимофеевич.

Всюду опаздывать Света начала года полтора назад, когда её дочка пошла в первый класс. У Светы были зимний сын, летняя дочка и такое количество невыполненных дел, что можно было бы исписать толстый ежедневник, ни разу не повторившись.

В незапамятные годы, когда время не бежало стремительно, будто ему дали под зад – как это происходит сегодня, – а двигалось медленно, как в плохом сериале, у Светы были ещё и дерзкие мечты, но теперь с ними всё, покончено. Ещё и с мечтами не управиться.

Дочка сегодня с утра жаловалась на боль в животе, делала скорбное лицо, как всегда, если ей хотелось остаться дома, а причин для этого не было. Сын, как всегда, пытался поймать сестру на вранье, и журналистка Шёлковая, разводя вопящих чад по разным углам и пытаясь одновременно с этим собрать их для присутствия в социуме, в очередной раз спросила себя (и провидение): когда же ей станет хоть немного легче?

Света лихо перемахнула через саврасовскую лужу и уже через минуту, вся в мыле, как мушкетёрская лошадь, стояла перед дверью фотостудии, пыталась отдышаться. Где-то среди ветвей дерева, заслонявшего свет старым жителям старого дома, несмело пела о весне маленькая (большие так робко не умеют) птичка.

Дверь распахнулась после первого же звонка, и Свету ослепила роскошная лысина Николая Тимофеевича. Он носил бритый череп, и это шло к его слегка смятому, как дорогой лён, лицу и к глазам, подтверждавшим идею, что в каждом русском человеке есть сколько-то ордынской крови. Сейчас восточного было не сколько-то, а с лихвой, и, будь они наедине, Тимофеич наверняка метнул бы парочку молний. Но за спиной его вырос высокий, длиннорукий, до смешного похожий на героя любимой дочкиной книги старика Петсона художник Шагалов, поэтому складки на льняном лице пришлось разгладить, а грозу – отложить. Вместо этого Тимофеич сладостно, как перед начальством, залопотал:

– Вот, Георгий Карпович, наша лучшая корреспондентка Светлана Шёлковая. Является золотым пером газеты!