А Миша, встретив Таню, задумался о том, как было бы здорово заработать для неё много денег. Здесь ничего нового, кстати, – это очень естественный ход мыслей любого нормального мужчины. (Да- же художника, добавила бы здесь, наверное, Таня.)

Вообще Брусиловский никогда не был одержим мыслями о фантастических заработках и всемирной славе: ему просто хотелось писать картины. Иногда это происходило на уровне физиологии. Рука опережала мысль. И не всегда он помнил, не всегда мог понять, как сумел написать «Охоту на львов», «Сусанну и старцев», «Леду с лебедем» – любимые сюжеты, кочующие от полотна к полотну.

– Для меня сюжет не важен, – говорил Миша. – Я мыслю пластикой, цветом, а когда берешь известный сюжет, можно никому ничего не объяснять.

В гостях, уже будучи женатым, Брусиловский порой выводил Таню из себя (кротость – это не про Крошку, она только в первые годы знакомства слегка благоговела перед Мишей и его друзьями, а потом все быстро поняли, кто здесь главный) тем, что внезапно застывал за накрытым столом, впиваясь взглядом в свою картину, промыслительно размещенную хозяевами на самом выгодном месте.

– Миша, это было так невежливо, – кипятилась после Таня, – еда стынет, хозяева тосты говорят, а ты вперился в свою картину, чего ты там не видел?

– Знаешь, Крошка, – спокойно отвечал Миша, – я пытался понять, как она сделана.

Палитра Брусиловского – всегда сочная, яркая, но не приторно-леденцовая – делала его работы узнаваемыми с первого взгляда. На второй взгляд у каждого зрителя возникала мысль о том, что неплохо было бы иметь такую у себя дома. Интересно, сколько она стоит?

Миша осознавал ценность своих работ – но не знал им цены. Раздаривал, как говорила Таня, «от живота веером». Даже в новое время, когда появились коллекционеры, когда живопись Брусиловского уже высоко ценилась во всём мире. Более того, он не вёл никаких «реестров» – накрасил картинку и забыл о ней. Пришёл в гости – вспомнил. Причина такого легкомыслия не только в характере Миши, и вправду не самого организованного и аккуратного в мире человека. Это ещё и чисто еврейское суеверие: не следует вести списков, подсчитывать сделанное, облачать жизнь в цифры и буквы. Если ты это делаешь, то повторишь судьбу царя Валтасара, прочитавшего слова на стене. Мене, Текел, Фарес. «Мене – исчислил Бог царство твоё и положил конец ему; Текел – ты взвешен на весах и найден очень лёгким; Фарес – разделено царство твоё и дано мидянам и персам». Если ты подводишь итог своей неоконченной жизни, то она может завершиться раньше времени.

Таня-то, конечно, сознавала, что всё это неправильно. Надо вести учёт, статистику. Но с Мишей об этом заговаривать было бесполезно.

Она сама попыталась что-то делать, но не успевала за Мишей. Он же был в постоянном общении, взаимодействии со всеми художниками Свердловска, а ещё в мастерскую к нему приезжали то из Москвы, то из Питера, то из Перми. Всех гостей Миша вёл домой ужинать.

Сорок лет Таня кормила художников России чем бог послал. Посылал он обычно картошку. Миша любил картошку. И Виталий Волович тоже предпочитал её во всех видах даже самым изысканным блюдам.

Уже в новые времена Таня собралась приготовить нечто особенное. Праздник был какой-то. Спросила Мишу:

– Вот чего тебе хочется? Давай что-нибудь необычное сделаю, праздничное?

Миша задумался только на пару секунд:

– Может, пюре? – И, увидев, как Таня наливается праведным гневом, поспешно добавил: – Праздничное!

Таня раньше часто сердилась, когда видела, что Брусиловский всё подряд ест ложкой.

– Мишенька, ну ведь зачем-то человечество выдумало вилки? Не говоря уже о ножах…

Однажды спросила язвительно:

– Кого поминаем?

А Миша отодвинул тарелку и сказал, что, когда он во время войны голодал в Киеве, его подкармливала дальняя родственница, работник столовой, – выносила пюре с котлеткой, под которой был спрятан кусочек масла. И та же самая родственница посоветовала однажды Мише:

– Всегда ешь ложкой, их лучше промывают.

Больше Таня с мужем о столовых приборах не заговаривала.

Она кормила художников, а ещё она, вообще-то, работала – преподавала историю зарубежного театра и литературу в училище имени Шадра. Каждый год, едва наступит короткое уральское лето, Брусиловские перебирались в деревню Волыны – там, следом за Мосиными и Метелевыми, они купили избу, и Таня, всегда мечтавшая жить «на природе», чтобы – раз! – и в лесу оказаться, возделывала там огород. В полном соответствии заветам Марка Аврелия. Она не любила города в принципе – Свердловск это или Москва, неважно. Таня мечтала жить в деревне – чтобы из окна смотреть на сосны, за которыми синеет вода. Деревенский домик в Волынах был, конечно, неплох, но круглый год там проводить не получалось. Это был дачный вариант. Таня выращивала в Волынах какие-то овощи и цветы, засадила целую грядку чабрецом – ей нравился и запах его, и цвет. За летние месяцы Таня становилась неотличима от любой деревенской жительницы. Когда в Волынах проездом был какой-то известный режиссёр, его повели к Брусиловским знакомиться. Миши не было, Таня вышла на порог и сделала пару комплиментов картинам режиссёра. Тот, не отразив, кто с ним говорит, сказал изумлённо:

– Ну надо же, простая деревенская баба, а как глубоко понимает искусство!

Миша, при всём своём вопиюще несерьёзном отношении к собственным работам, всегда знал, что он хороший художник. Не сомневался, что однажды искусство поможет ему прославиться и разбогатеть: не потому что ему так уж этого хотелось, а просто по-другому быть не могло.

Как-то раз, в 1989 году, когда «запрет на Брусиловского» уже был практически снят, Таня приехала из Волын особенно уставшая. В квартире наблюдался живописный кавардак, на кухне скопилось немытой посуды за три дня. Даже не переодевшись, Таня встала к раковине, а Миша за её спиной рассказывал:

– Мне прислали приглашение в Париж, в галерею Басмаджяна. Есть такой армянский еврей, миллионер. Повезу в Париж свои работы, продам, и купим мы с тобой, Крошка, небольшой домик. Где бы тебе хотелось жить? В Париже?

Таня молча мыла обратную сторону жёлтой тарелки. Миша решил, что молчание в данном случае – знак несогласия, и сам с собой заспорил:

– Нет, в Париже мы, наверное, жить не будем. Надо купить что-то в Бенилюксе, да?

Советских людей на излёте эпохи особенно почему-то привлекал Бенилюкс. Название у него волнующее. Была даже присказка, не вспомнить чья: «Смотреть из окон люкса на страны Бенилюкса».

– Хватит, – сказала Таня. Тарелка, если бы могла говорить, сказала бы ровно то же самое: хватит меня мыть, я и так уже чистая. – Сколько можно мечтать уже! О том, чего никогда не будет…

– Ну почему не будет? – заспорил Миша. – Вот я тебе покажу приглашение от Басмаджяна, там чёрным по белому…

Таня повернулась наконец к мужу лицом и швырнула чистейшую тарелку на пол. Со всей силы швырнула!