– Битюгов. Механические мастерские.

Пожилой клерк, явно страдавший от ревматизма несколько минут не спеша и основательно перебирал картотеку, после чего безапелляционным тоном ответил:

– Нет такого. И не было.

– Это точно? – Лузгин пристально посмотрел на старика в пенсне.

– Точнее и быть может. Такого человека в Кронштадте не видели.

– Он может быть плотником.

– Я проверил все службы, где набирают вольнонаемных. Их раз-два и обчелся. Мне больше нечего добавить, – чиновник уселся за свой стол и продолжил перебирать бумаги, одарив просителя справки взглядом, означавшим только одно – здесь Лузгину больше делать нечего.

На обратном пути в минный класс адъютант попросил извозчика не торопиться. Следовало дать Гурьеву время, чтобы тот исполнил отведенную роль. Все же, некоторый элемент неожиданности всегда дает свои плоды.

Бледный матрос на вахте встретил Лузгина, вытянувшись в струну:

– Его высокоблагородие велел сообщить, что он готов и ожидает вас в кабинете…

– Отлично… – пробормотал адъютант, расстегивая на ходу пальто.

Без стука и предупреждения Лузгин резко открыл дверь кабинета начальника минного офицерского класса:

– Ну что же, начнем!

От неожиданности Гурьев даже привстал из-за своего стола, а его собеседник в офицерской форме, сидевший к двери спиной, с улыбкой повернул голову, заслышав знакомый голос.

– Завадский? – адъютант от неожиданности присвистнул и остановился как вкопанный…

– Пропажи шрифтов при инспекции типографий не обнаружено. Для печати прокламаций используется обычная почтовая бумага, происхождение которой установить не удалось.

Еремин платком собрал со лба мелкие капли пота, выступившего не то от жары, не то от волнения. Дознаватель стоял навытяжку перед т-образным столом, на другом краю которого под портретом императора Александра Второго в парадном мундире восседал шеф жандармов, генерал от инфантерии Дрентельн.

«Чертов истопник…» – Георгий Саввич почувствовал, как крупная капля пота, медленно пробираясь между лопаток, опускалась вниз по позвоночнику, создавая нестерпимые неудобства.

– Я крайне разочарован, Георгий Саввич… – генерал, опираясь на стол кулаками, расставил локти, от чего его синий мундир вздыбился под эполетами с инициалами правящего императора, а верхняя пуговица, казалось, вот-вот сорвется с нитки и отстрелится, словно пуля.

Дрентельн, издав на выдохе тигриный рык, поднялся со своего кресла с высокой спинкой, прошитой нитями крест-накрест, заложил руки за спину и сделал несколько шагов в направлении своего подчиненного. Спустя несколько секунд, окинув Еремина взглядом с головы до ног, генерал будто передумал, сдержал какие-то слова, готовые сию секунду вылететь из-под его пышных седых усов.

Взгромоздившись опять на кресло, Дрентельн взял в руку карандаш и принялся его вертеть пальцами правой руки, словно иллюзионист. Взгляд его, полный суровости и напряжения, следил за деревянной палочкой до тех пор, пока пальцы не запнулись в этой лихой карусели. Неудачу в жонглировании генерал компенсировал резким движением, сопровождавшемся хрустом поломанного карандаша.

Капля пота добралась уже до поясницы Георгия Саввича Еремина, старшего дознавателя Третьего отделения Его императорского Величества личной канцелярии.

– Капитан второго ранга Лузгин… – обычно красноречивый и эмоциональный Дрентельн выговаривал слова медленно, оставляя себе время на обдумывание следующей мысли. Впервые ему, генералу и жандарму, приходилось пребывать в такой щекотливой ситуации, где на кону стояла не только карьера, но и честь его подразделения.

– Ваше высокопревосходительство… – Лузгин, занимавший ближнее к генеральскому столу место, поднялся и кивнул головой.

Продолжавший истекать потом Еремин пришел в совершенное напряжение. Во-первых, Лузгин никогда не надевал свой мундир, всегда прибывал на службе в гражданском. Во-вторых, за все время службы капитана в отделении, он ни разу не проявлял настолько подчеркнутого уважения к генералу. Их отношения всегда были образцом сухости и официоза. И третье – Георгий Саввич сейчас чувствовал себя по другую сторону баррикад, будто генерал и капитан играли постановку, и не факт, что ему, Еремину, не была отведена в ней какая-то действующая роль.

– Садитесь, Еремин! – жест генерала указал на дальний от него стул.

Георгий Саввич не соразмерил вес мебели и издал о натертый до блеска паркет неприятный, скрежещущий звук, от которого генерал вынужден был поморщиться.

– Вы, Леонид Павлович, можете пояснить причины столь явного провала в ходе расследования? Вот это всё… – генерал от возмущения не мог подобрать правильное слово и завершил свою мысль обобщающим жестом обеих рук.

– Разрешите доложить? – Лузгин, немного наклонившись вперед, взял в руки коричневую кожаную папку и открыл ее, переложив внутри лист бумаги исписанной стороной к себе.

– Докладывайте… – в руках генерала появился следующий карандаш.

– Спустя три месяца службы в отделении, по требованию Его Высочества Великого князя Константина, я составил детальную пояснительную записку о ходе следствия, которая уже передана для рассмотрения Его Высочеству.

Генерал Дрентельн сам еженедельно и в красках докладывал Великому князю о дознании, испытывая на себе его гнев и милость, отвечал на вопросы и просил содействия в некоторых вопросах. При этом несколько раз на аудиенциях присутствовал с ним и Лузгин, в миссию которого входило вовремя давать справочную информацию и детализировать некоторые подробности, которые мог упустить генерал.

Еремин же в этих словах сделал открытие, ответившее на многие его вопросы – почему капитан не отчитывается генералу, почему действует на свое усмотрение и последнее время вообще ни с кем не делится своими выводами и планами.

– Однако, Ваше высокопревосходительство, в моем докладе есть раздел, который я посчитал невозможным представить к докладу до тех пор, пока не будет получена ясность здесь, в нашем отделении.

Слова капитана «…в нашем отделении» вызвали у Дрентельна улыбку, которую ему едва удалось скрыть, а у Еремина следующий приступ потения – до сих пор его коллега никогда не отличался любовью к политическому сыску и жандармам.

Кивок генерала, крутившего карандаш в руках, означал, что Лузгин может продолжать. Оба внимательно следили за каждым движением мышц лица Еремина, уже интуитивно ощущавшего себя подсудимым.

Конечно, капитан не мог себе позволить экспромтов в таком щепетильном деле. Прежде чем с санкции Дрентельна был устроен этот спектакль, адъютант доложил ему о своих выводах и предъявил аргументы.