Бросаю взгляд на окружающие меня лица за столом. Думаю об отце, о том, что даже не знаю, где он сейчас, о том, как много перемен может произойти всего за год. Я бы никогда это не выбрала. И все же почему-то заметны намеки на зелень, прорастающую сквозь обожженную землю.

Мы обмениваемся подарками, но мне бросается в глаза отсутствие подарка от Уилла. Я купила ему модель моста «Золотые ворота», полную мудреных деталей, которые ему придется собрать. Признаюсь: презент для него стоил больше, чем все, что я купила другим.

«Пока не доберешься туда…» – написала я на бирке и знаю, что правильно сделала, увидев, как он вспыхнул, открыв подарок.

Разворачиваю последний подарок с моим именем на бирке – пару мягких перчаток цвета масла, которые миссис Клиффтон, должно быть, выбрала от имени папы. Они красивые, я смотрю на гору порванной бумаги у своих ног и говорю себе, что глупо ощущать разочарование.

Мы убираем бумагу, собираем ленточки, чтобы оставить на следующий праздник, когда Уилл касается моей руки.

– У меня есть кое-что для тебя, – говорит он и пробегает руками по волосам на шее, как будто нервничает. – Оно еще не закончено. Но уже близко к этому, думаю. Хочешь взглянуть?

Мы надеваем пальто, и он ведет меня на улицу сквозь сады и просит подождать, а потом исчезает в сарае. Наши ноги оставляют глубокие отпечатки на снегу. Мне требуется мгновение, чтобы понять, на что смотрю, когда он выходит. Иду к нему, теребя рукава пальто, мой хвостик развевается на ветру.

– Счастливого Рождества, Айла, – говорит он.

Это деревянная шкатулка с красивыми бронзовыми петлями.

– Чтобы потом хранить здесь варианты, – говорит он, – или письма.

Он вырезал слово витиеватыми буквами внизу, в том вместе, где дерево цвета сливок. Я прищуриваюсь, чтобы убедиться, что правильно его прочитала.

LUMOAVA – так написано.

– Что это значит? – спрашиваю, пробегая пальцами в перчатках по контурам букв.

– Ты поймешь, – говорит он с хитрой улыбкой, которая будоражит меня надеждой, смешанной со смущением, – со временем.

– Спасибо, – благодарю, держа шкатулку, и эта его улыбка заставляет меня подумать, что, может, я не так уж ненавижу загадки, как полагала.

21 апреля 1942 года

Птицы: грифы, канюки

Стервятники – это хищные падальщики.

Их можно найти около разлагающейся плоти животных и иногда на кладбищах, за которыми плохо ухаживают.

Могильный камень моей мамы – полированный гранит, застрявший в траве как расческа. «АДА БЛАЙТ ШОУ». Как странно видеть свое собственное начало, дату моего рождения, вырезанную там как окончание ее жизни. Единственный день на земле, который мы провели вместе.

Я стою рядом с Финеасом и потираю руки. Оглядываюсь на то, что меня научили замечать на кладбищах. Вот новые могилы, где земля все еще свежая и коричневая, без покрывала из зеленой травы. Эти обычно такие ухоженные, что стало бы точно заметно, если бы их побеспокоили. И есть такие, которые выглядят как увядшие, поникшие стебли, кричащие о пренебрежении. Я не знал, насколько сильно Финеас любил мою маму, до тех пор пока не увидел ее могилу.

Если бы кто-то прикоснулся к ее надгробию, он узнал бы.

– Как вы встретились? – спрашиваю.

– Мы выросли вместе, – отвечает он. – Я любил ее с того времени, как ей было пять лет, и больше никого.

Я, конечно же, думаю о моей маленькой рыжей птичке.

– Ее похоронили здесь? – спрашиваю. – Не в Стерлинге?

– Изначально да, – говорит он. – Но я хотел, чтобы она была ближе ко мне. – И замолкает.

Пара певчих дроздов пролетает над нашими головами.

– Хорошо, что она умерла до того, как все это произошло, – в его голосе появляется напряжение, когда он царапает пальцами землю, – она бы особенно скучала по звездам.

Я киваю, думая о том, как его голова всегда склонена к земле, в то время как мои глаза устремлены в небо, как и у моей мамы. Он наклоняется вниз и просеивает землю между пальцами, пока его руки не становятся такими же темными, как грубые татуировки на его пальцах.

Потом он напрягается, выпрямляется, проходит мимо меня.

– Сожа… – начинаю я говорить, но он меня прерывает.

– Когда началось все это с птицами? – Он отводит взгляд от земли у наших ног и смотрит в бесконечное голубое небо.

– Мне подарили энциклопедию о птицах на десятый день рождения, – говорю, запинаясь, чтобы сменить тему. Я почти забыл: та первая энциклопедия была от Джульет. Внезапно вижу, как загораются ее глаза, как она заправляет волосы за уши. Она отправила меня на охоту за сокровищами, чтобы найти ее. – Тебе бы она, вообще-то, понравилась. Мне нужно было проследовать по ряду карт, чтобы достать ее. – Джульет закопала мою энциклопедию о птицах под деревом. Я столько раз читал ее за эти годы, что некоторые страницы выпали из переплета.

Пытаюсь отодвинуть это воспоминание о ней, словно это чесотка.

– Ты слышал, – спрашивает Финеас, – о Камне?

– Нет. – Носком ботинка задеваю траву. – Но я думал: а если из Исчезновений можно извлечь выгоду? Знаю, ты считаешь, что это ты вызвал их, но я кое над чем работал…

Финеас поднимает брови.

– Не трать на это время. Это не так важно, как Камень. Просто достань Камень.

– Почему? – спрашиваю с растущим раздражением. – Конечно, то, что я делаю, важно. Почему ты ни с того ни с сего так беспокоишься об этом проклятом Камне?

– Потому что, – в его глазах спокойствие, – я умираю, Стивен. – Он произносит эти слова так, словно это самая очевидная вещь в мире.

Воздух вокруг меня сжимается. Я пристально смотрю на Финеаса.

– Камень может быть и ничем, – продолжает он, идя по петляющей кладбищенской дорожке назад. – Просто кусок ничего не значащего камня. Но может оказаться и чем-то бóльшим. Возможно, он обладает силой спасти меня.

Когда мы проходим мимо могилы мамы, я в первый раз замечаю место, оставленное рядом с ней: предназначенное для него. Моя старая злость на Джульет снова неудержимо вспыхивает. Джульет хранит ту самую вещь, что может помочь оставить Финеаса со мной.

Финеас прав: Добродетели второстепенны. И я заберу у нее этот Камень.

Даже если мне придется самому вырвать его из ее белоснежных пальцев.

Когда Майлзу было пять – маленький, но все-таки достаточно взрослый, чтобы думать головой, – он начал опрокидывать стаканы. Поначалу мама проявляла терпение. Прежде всего вытирала его слезы, а потом уже – пролитое молоко.