за советом, как мне реагировать на вот такого: кто молчит, скрывает, воздерживается, не проявляет, не зовет – не трогает весла.

Холодный партнер, закрытый партнер, эмоционально недоступный – с подачи психологов я испугалась, что ткнулась в старую боль, в третью свою убегающую влюбленность. И только потом вспомнила, что дважды обманывалась, принимая за страсть безудержную молотьбу веслами.

Тот же, кто весла отпустил, дал мне возможность прочувствовать, как я гребу в лодке, да, одна: как бестолково гоняю брызги, как истово пру против течения, как от натуги не вижу берегов.

Нет, конечно, не его я искала.

Я искала того, кто говорит, чтобы самой пореже слышать себя.

Я искала того, кто устроит мне праздник, чтобы не замечать, как меня пугают будни.

Я искала того, кто уверен в нашем будущем, чтобы пойти туда, взяв его крепко за руку и так же крепко зажмурясь.

Я искала того, кто так сильно захочет быть со мной, что не даст мне продыху на догадку, что мне уж лучше одной, чем с ним.

Я искала того, кто возьмет, и погребет, и потащит, чтобы за плеском и суетой не чуять, куда нас несет река.

«Трудная любовь», – скажет мне мама, которая в мессенджере особенно умела пошутить. Я забрасываю ее красненький планшет, бережно вынутый из фирменной коробки там, в джалал-абадской квартире, пока бабушка отвлеклась на ретро-радио и лепешку с медом, – заваливаю торжествующими сообщениями, что вот мы наконец и поженимся. Я недавно вернулась из писательского убежища в Шотландии, в разгаре последний триместр, и весь сеанс, кажется, про первых советских космонавтов меня преколко подпирают изнутри пяточкой.

Нет, это точно не история для парадного семейного альбома, хотя бы потому, что, будь у меня дочь, я не знала бы, как ей рассказать правду, да и не знала бы зачем: зачем ей в ее, скажем, пятнадцать убедиться, как мне в тридцать пять, что и вот это тоже – гм, предложение руки и сердца?

Да и не вся это правда, что он женился на мне из-за скидки в налоговой. Хотя от вертящихся стеклянных дверей в торговый центр и на всем протяжении эскалаторов до этажа с кинозалами мы проговорили именно об этом: о том, что уж если платить за роды, то надо ему, как работающему, чтобы вернули потом из налоговой процент, а значит, нужно же основание, чтобы ему выступить спонсором родов, а следовательно, нужно пожениться.

Он так и сказал: тогда нам нужно пожениться, и я на пролете между бельевыми бутиками, ногтевым сервисом и уже окутывающим нас горячим ароматом попкорна вся опять замерла, как фарфоровая, изогнулась ручками, засверкала боками, но все это внутренне, ведь даме не пристало так радоваться, что ее наконец позвал замуж отец ее планируемого ребенка, и дама отвечает с полнейшим и плавным, как ее круглый живот, достоинством: «Что ж, давай поженимся».

Да, не вся это правда, и мне нужно, чтобы мама, или дочь, или сын, или хоть вы сейчас дослушали меня до конца, потому что, если бы в деле замешана была только налоговая, мне бы, пожалуй, и самой не захотелось больше о том вспоминать.

Но в доле был еще и портал госуслуг. Через который мой избранник оплатил госпошлину за бракосочетание. Понимаете? Прежде чем состоялся этот нелепый разговор про налоговые вычеты, да что там, прежде чем я прибыла той весной в Шотландию, – сразу, сразу, стоило мне уехать, он расчувствовался и проголосовал за наш брак рублем.

Молча, как все, что он делает.

Когда я рассказываю еще не посвященным знакомым, что мой муж – ультраинтроверт, в глазах моих театральный ужас, а в сердце детский восторг.

Ведь я литератор. Мне нравятся сильные эмоции, шумные слова и эффектные контрапункты.

Но это не имеет никакого отношения к нему, кого я учусь понимать между слов.

Я придумала эффектную шутку: что я поверила в наши отношения только тогда, когда мы решились зачать ребенка. И это чистая правда, но опять не вся.

Потому что разве мы не дали друг другу обета любви куда раньше, в самом начале, над сушилкой с бельем, купленной вскоре после моего переезда на арендуемую им на другом конце города квартиру, за ежевечерним, будничным разговором о том, что пора бы уже нам завести график поздоровее?

– Нужно ложиться раньше, – вещаю я, как колонка в женском журнале, – иначе мы так и не выспимся.

– На пенсии отоспимся, – как саблей, ухарски отмахивается он.

– Ты чё! – Тут я называю его по фамилии, как в самые гневные и самые нежные минуты. – Какое же тут здоровье, а мне ведь с тобой до пенсии еще жить и жить!

Я оговариваюсь, шутя, я вовсе не имею в виду ничего серьезного и просто не успеваю подумать, как двусмысленно и грозно звучат мои слова. И понимаю это, только когда, тоже не в миг, а с запозданием на секунды, осознаю фундаментальность его тихого, скорее себе под нос, короткого и прямого ответа:

– Я знаю.

Откуда, ну вот откуда он мог знать это тогда, хотя я не знаю этого даже сейчас, пусть и молюсь, чтобы да, до пенсии, и после пенсии, и очень счастливо, и долго-долго, но чтобы дети наши все же нас пережили?

Пока я пишу это одним пальцем в смартфоне, я неприкрыто уже улыбаюсь, и Самс радостно подквохтывает мне из коляски, когда я, слагая за ним пандус, в голос ржу.

Что и говорить, приятно описать историю недоразумений и трудностей любви, зная наверняка, что герои поженятся.

Но, как и в любой правдивой литературе, это был только пролог к нашей истории.

5 августа 2015 – 18 июня 2019

Счастья легкость и пустота

Так вот, про выборы. Моя давняя интрига с выбором между сальсой-бачатой и аргентинским танго неожиданно и ново разрешилась. Ни то ни другое я танцевать как следует не научилась, зато выучила вот что ценное.

1. Выбирая, лучше слушать сердце, а не аргументы.

2. Делая, лучше вдохновляться процессом, а не результатом.

Ведь в незнакомом городе я всегда предчувствую, куда повернуть, и точно знаю, почему опять пойду в противоположную сторону. Аргументы, куда повернуть, замещают доверие к себе: хочется опереться на какое-то объективно, извне данное знание о том, где мне будет лучше. Тем давним летом, когда я металась между тренировкой баланса на широких шагах (танго) и «киком» бедра в финале волновой дорожки основного шага (бачата), а друг по липочному детству Андрей Рудалев бурчал: «Зачем тебе вообще эти танцы?» – и безапелляционно, как писатель