любимых места на Тоболе. Она приходила туда зимой и летом. Когда реку прихватывал лёд, она брала пешню у мужа сестры, крутила лунки и сыпала в них корм для рыбок, который продавали в зоомагазине. Летом в огороде за своим двором копала червяков, складывала в банку с землёй и каждый день утром кормила на Тоболе рыб. Они приплывали как только Танька появлялась, выпрыгивали из воды, кувыркались. Радовались.

Вот по этим причинам денег у Романовой никогда не было. Но она не занимала ни у кого. Отдавать всё равно нечем. Покупала себе дешевые крупы разные и варила каши. Запивала их кефиром и ряженкой. Их по пять бутылок в неделю руководство просто так отдавало рабочим, а в отчетах потом списывало «на бой посуды» и естественную убыль. Мясо она в последний раз она ела в гостях у знакомых, которые пригласили её на Новый год. Ей тогда было двадцать семь. Три года назад всего.

Но больше всего ей было жалко мужчин. Все они, за редким исключением, были плохо одеты и обуты, беспомощны, как попало пострижены и почти у всех глаза были тусклыми как самые дешевые слабенькие лампочки для детских фонариков. Они жили с противными, злыми женами, которых давно, как она понимала, не любили, но деваться было некуда. Разводиться, делить квартиру, шкафы и диваны — противно. Потому и продолжали с ними жить- маяться. И Таня их жалела по-своему. Она подходила к выбранному на некоторое время мужичку и открыто говорила.

Пойдём со мной. Я сделаю твою жизнь добрее и интереснее. Она приводила мужичка к себе, ласкала его, слова говорила милые, которых он давно не слышал. А, главное, дарила ему на время и душу свою добрую и роскошное тело, какого ещё поискать, да и не факт, что повезёт тебе, и вдруг найдешь. Жалела она таким образом очень многих. Искренне, от души, с любовью и сочувствием.

Но статус шалавы заработала быстро, несколько раз жены приходили к ней на работу и таскали её за волосья, ухитряясь, пока не разнимут, настучать кулачками ей по красивому лицу и выдающимся грудям.

Только зла в Таньке не было ни к прозвищу своему «подстилка дешевая», ни к свирепым тёткам, ни к бросающим её после насыщения лаской мужичков. Так она жила. И жизни другой природа и судьба, похоже, не собирались Романовой Татьяне предоставлять.

Володя Тихонов, несмотря на суровую милицейскую жизнь, был мягким, сентиментальным и обделённым лаской. Это было видно и по глазам его, и даже по походке. Поэтому она дня три рыдала когда он от неё избавился, и целый день ревела от радости, когда Володя ей неожиданно позвонил на работу. Тётки на кефирном конвейере отпустили её плакать и радоваться домой, поскольку в таком состоянии она могла что-нибудь в порядке отлаженной системы нарушить.

Встретились они с Тихоновым в кафе «Колос», Володя заказал такой набор блюд, какой берут обычно на праздники. Танька от пуза поужинала и расслабилась. И в этом состоянии её можно было уговорить хоть с парашютом прыгнуть, хоть два пальца сунуть в розетку.

После третьего бокала шампанского Тихонов сделал грустное лицо и доложил Татьяне, что хочет вернуться к её любви и ласке, но только после того, как она пожалеет одинокого мужчину, задолбанного работой трудной и отсутствием общечеловеческих радостей да людского внимания к себе. Военного. Подполковника. Начальника исправительно-трудовой колонии, который много лет каждый день видит только рожи преступников, этих моральных уродов.

— Ты приласкай его, напросись сходить с ним в ресторан. Так Шура Малович придумал. Скажешь мне в какой ресторан и, главное, когда пойдёте, а потом мы с тобой будем неразлучны. И даже жена не разлучит нас. Только смерть.

— Хорошо, — без особой охоты согласилась Танька. — Но только потому, что это нужно тебе и важность у мероприятия государственная. Говори, что надо делать.

Через день она остановила машину Серебрякова и он за час пути утонул в Татьяне как в омуте, из которого без помощи не выбраться. А ещё через пару дней «кум» заказал столик в «Туристе», о чём сразу узнал от Тихонова Шура Малович, и в десять вечера подполковник в шикарном гражданском прикиде был пьян в зюзю, нёс любовную ахинею и обещал Таньке райскую жизнь среди роскоши импортной, бриллиантов и золотых браслетов.

А тут мимо проходил какой-то поддатый ухарь, переодетый лейтенант «угро», случайно задел графин с грузинским дорогим вином и ещё более случайно опрокинул его точно на платье дамы Серебрякова. Не извинился и пошел дальше. Но «кум» успел поймать его за пиджак, поднялся и врезал мужику в ухо, а потом схватил за плечи и с размаха опустил его лицо в салат на чужом столике. И понеслось. Дралось человек десять, причём кто на чьей стороне воевал, никто разобрать не мог. Наряд ресторанной милиции вызвал подкрепление и большинство присутствующих показало на Серебрякова, как на зачинщика этой бойни. Его и еще двоих буйных скрутили и отвезли в изолятор УВД.

Капкан на крупного «зверя», поставленный Маловичем, скрипнул и захлопнулся.

14. Глава четырнадцатая

У Маловича была уникальная жена. И не потому, что каждая женщина вообще уникальна. Мужики-то, они попроще. Подражают сильным или богатым, удачливым или уважаемым, и этим похожи друг на друга. Подражать у многих неплохо получается, но это всегда заметно. Сам мужичок хоть и косит под кого-то выделяющегося, но слабоват, злой, трусоват, жаден, не читает книжек, а самая серьёзная удача для него — спрятать от супруги заначку, а она её найти не может.

Неповторимость женщин в том, что, кому бы она не подражала, какой бы ни была дурой, но у неё грудь третьего размера и бёдра в обхвате сто десять сантиметров. А вот учительница музыкальной школы, которая всё знает о Шопене и Бизе, грудь имеет почти незаметную и бёдра у неё как у курицы магазинной. Но и она гордится собой. Тем, что душа её живёт классикой искусств и о груди своей да бёдрах учительница даже не вспоминает. А от того, что мужчины её не видят даже через лупу, гордости собой от причастности к великому она имеет в избытке и не теряет никогда. И уникальна именно этим.

Мужики всегда оборачиваются и роняют слюни при виде дуры с выдающейся грудью, тонкой талией и полными упругими ягодицами, которые живут отдельно от её головы и прочих фрагментов тела. Они