Чехова. Но надо было подняться на второй этаж к Лысенко и чесать во лбах. Вычёсывать из них ошибочные мысли и давать место правильным.

За час он обосновал неудачу и рассказал, что смог на ходу придумать, чтобы вильнуть с кривой дорожки на прямую, ведущую к победе разума над голым энтузиазмом.

— Давай тогда сначала вызовем Серебрякова. Пусть он тащит к нам своего адвоката и мы его суток на пятнадцать закроем. Хотя бы так, блин, — подполковник достал платочек и вытер вспотевшую шею. Таких жутких провалов в управлении не было лет десять. Не меньше.

Привели весёлого «кума». Он смеялся ещё в коридоре и со ртом, достающим краями уши, по-японски поклонился, прижав ладони к коленям.

— Ну, бывает, Виктор Фёдорович, — поманил его на стул Малович. — Ошибка вышла. Повели нас некоторые по ложному следу. Звоните адвокату. Будем извиняться и избирать совместно меру наказания за драку в ресторане.

Серебряков еле-еле успокоился от хохота и тыльной стороной большого пальца стёр капли «смешинок», слёз от смеха. Взял трубку, набрал номер.

— Николай Сергеевич, здоровья вам и хороших клиентов. — Виктор Фёдорович с затухающей улыбкой оглядел майора и подполковника. — Я сейчас арестованный и сижу в кабинете начальника управления уголовного розыска. Подрался вчера случайно в ресторане. Мою даму оскорбили. Я её честь защищал. Приезжайте сейчас, а то без вас мне тут и расстрельную статью припаяют, если захотят. С адвокатским удостоверением пройдёте без пропуска. Ждём.

Малович пока внимательно его разглядывал. Лицо строгое, прямой нос, зелёные глаза, тонкие губы и ямка на широком подбородке. Хищная внешность если к лицу прибавить фигуру. Широкие плечи, сильные руки и шрам на шее от уха до воротника рубашки. Рост под сто девяносто и большие ладони, в которых футбольный мяч будет похож на теннисный. Тыльную сторону пальцев правой руки украшала наколка, сделанная явно в колонии — «бойся». Буквы расположились так, что читать их было удобно не хозяину руки, а тому, кто сидел или стоял напротив. Красноречивее и точнее хозяину зоны наколку никакой профессор бы не придумал. А слово это среди сотен тысяч нашел и выбрал Серебряков сам и наколол его через неделю после назначения начальником. Вне службы он правую руку держал в кармане и гражданский народ потому его не боялся.

— Пока нет адвоката, — сказал Шура мягко, с интересом. — Зачем вы…

— Да давай на ты, — протянул руку «кум». — Тогда же вроде договорились. По телефону.

Малович руку пожал. Крепко. На лице Серебрякова дёрнулось веко.

— Ты, Витя, зачем мой дом в труху разворотил, баню, ворота? Меня зачем убить хотел? В последней сцене третьего акта чётко в сердце со спины снайпер попал. А шеф в первый раз за службу уболтал меня надеть бронежилет. Так вмятина на титане была точно напротив сердца. На хрена?

«Кум» погладил себя сбоку по каштановому виску с проседью. Пощелкал пальцами. Обычно так делают, когда подбирают нужные слова.

— Шура, я неверующий. А то бы Господом Богом поклялся, что это не я. Зачем мне? Да, я брал деньги у тех, кто приказывал убить партнёра или «крысу», стырившую деньги или сырьё. И двадцать пять процентов давал тому, кто убивал. Но это всё. Ты мне ничем не мешал. Я же не убивал никого. Брал деньги как посредник. Но даже на это нет подтверждающих бумаг.

— Когда «цеховики» и их снабженцы узнали, что ты взял Русанова и приготовился «приземлить» меня, они испугались что мы их сдадим. То есть я признаю, что конкретный дядя с конкретной фамилией просил меня нанять бывшего зека и за дядины деньги завалить «одного козла». А я, блин, честно, понятия не имел, кого кто хочет шлёпнуть. Мне фамилию «терпилы», будущего «жмура», сроду никто не называл. А вот самих заказчиков-то я знаю всех. Так вот они и думали, что Русанова ты взял, значит, и меня возьмешь. А им меня очень жаль терять. Где они найдут такого как я посредника? Сами-то убить не смогут. Обделаются.

— Понимаешь, да? Вот я тебе возьму и не «расколюсь» даже на полслова, но ты меня за что-нибудь, да посадишь, если упрёшься. Ты же мастер. Нашел бы гнилое место в моих делах. Я-то не консерваторию возглавляю. А у нас на зоне, если принюхаться, найдешь и внутри колонии убийства, и сбегают иногда зеки. Чудят в городе и области. Бандитствуют. Грабят. Убивают. Спрос с них? Нет. Они уже убийцы и бандиты. Я-то их приставлен перевоспитывать. С меня и спрос.

— А как я перевоспитаю парня, который уже кровь чужую пролил на землю? Не случайно вспорол брюхо «пером» терпиле богатому. А денег ради. Будь они трижды прокляты, блин. Думаешь, он однажды схватится за голову, зарыдает и пойдет работать воспитателем в детский сад или мешки с мукой таскать на городской мельнице? Хрена лысого!

— Значит, это не ты меня чуть в могилу не уронил? — удивился Малович по- настоящему. — А кто тогда пугал шрапнелью? Дом мне в щепки разнёс и ворота сломал кто? Мне пулю в сердце не твои люди запустили? А кто?

Серебряков закурил обычную беломорину, сделал штук пять неторопливых затяжек. Потом медленно достал из внутреннего кармана добротного своего твидового пиджака, который в ресторан надел, блокнот в кожаной корке.

— Он всегда со мной. Ни в столе, ни в сейфе его быть не может. Только в кармане. В кителе, в шинели, в пальто или пиджаке. Здесь все адреса, имена, фамилии и телефоны тех «подпольщиков», кто хотел кого-то убить и просил меня посодействовать, свести с урками блатными. Тех, кто уговаривал меня, а я, дурак, не отказывал. Деньги, сука! Деньги халявные меня побороли и победили. Положили на лопатки. Потому, что лёгкая добыча.

Деньги — зло. — подтвердил Малович. — Дармовые — особенно. Совесть сжирают.

— Я ж ничего не делаю, труда не вкладываю. — Разгорячился «кум». — Передам просьбу одного козла другому козлу и всё! За раз — бабок больше, чем месячная зарплата раза в три. Мне их натурально уже девать некуда. Я вон цех в колонии на свои построил. Но главное управление дало мне бумагу, что под это дело средства мне выделило. А так бы любой хмырь из ОБХСС прикопался: «Как накопил на цех и на целый детский дом?»

— Мы в цехе, не поверишь, будильники громкие собираем. Продаём хорошо. Деньги — государству. Казне «ИТК- 4». А детский дом в Рудном я построил тоже