зря ли открылась ей: – Это ничего, что роль маленькая и без слов. Надо же с чего-то начинать, верно?

– Думаю, ты права, Элис. Мистер Чаплин, например, тоже когда-то начинал с крошечных ролей, – покивала Оливия без всякой насмешки, и горничная, убедившись, что её слова приняли всерьёз и никто и не думает над ней насмехаться, успокоилась. – Хорошо, конечно, если есть связи, – вздохнула она с затаённой грустью. – Со связями хорошую роль получить всегда проще. Ты вот говорила, что мисс Бирнбаум тоже в кино снималась, так, может, тебе на неё сослаться? Ну, вроде как она тебя собиралась рекомендовать.

– Ой, что вы, мисс! Я не решусь! – Элис, застыв с жирной сковородой в руках, помотала головой. – К тому же мисс Люсиль строго-настрого запретила мне говорить кому-то о том, что у неё знакомый в этом деле есть. Она даже про то, что в кино снималась, не хотела, чтобы кто-то знал.

– А роль-то у неё большая была? – Оливия протирала тарелку, не глядя на горничную.

– Нет, мисс, она играла цветочницу в ленте про певицу, которая потеряла память и у которой похитили рубин раджи, и слов у неё не было. Но её всё равно гримировали, и платье специальное выдали, и на съёмочной площадке она провела целый день. А роль у мисс Люсиль такая крошечная была, потому что она сама этого захотела. «Ни к чему смешивать несколько амплуа», – так вот она мне сказала. А вы что, мисс, думаете, этот джентльмен и правда бы мне роль устроил?

– А ты с ним хорошо знакома? Вы уже встречались?

Элис разочарованно покачала головой.

– Нет, мисс, не успела. Мисс Люсиль собиралась моей причёской заняться, чтобы я выглядела прилично, а потом уже нас познакомить. Мисс Люсиль сказала, что даст мне подарок для того джентльмена, чтобы я ему вручила. «Ему непременно понравится, и роль у тебя будет в кармане, вот увидишь», – говорила она.

– Ему непременно понравится, – повторила Оливия, задумчиво протирая тяжёлую медную сковороду и не глядя на Элис.

Горничная собиралась ещё что-то сказать, но тут в гостиной послышался сначала звон, потом растерянные крики и гул голосов. Оливия, бросив полотенце, вбежала в комнату – на полу у рояля валялись глиняные черепки, и над ними, не скрывая слёз, всхлипывала поникшая миссис Сиверли.

Глава одиннадцатая, в которой Имоджен Прайс доводит Оливию и Мамашу Бенни до слёз

Если во времена правления Её величества Виктории в одном только Лондоне каждый вечер открывали свои двери для публики более пятисот мюзик-холлов, то к 1935 году их осталось меньше сотни.

Филипп Адамсон, ослеплённый самой идеей владеть (пусть и на правах аренды) настоящим театром, в силу своей неосведомлённости пока не догадывался о том, что Имоджен уяснила для себя ещё несколько лет назад – золотой век мюзик-холла остался в прошлом. Теперь в пустых помещениях, ещё недавно заполненных разношёрстной публикой, кресла, обитые плюшем, покрывались липкой пылью, а в оркестровых ямах беспечно жили целые мышиные города. Повсюду открывались кинотеатры, а заокеанские режиссёры, эти ловкие продавцы грёз, соревновались между собой, каким бы ещё хитроумным способом развлечь современную публику, на глазах становившуюся пресыщенной и жаждавшую всё новых и новых ощущений.

Чтобы привлечь внимание зрителей, некоторые владельцы театров шли на ухищрения – публике предлагались не совсем невинные развлечения, эксплуатирующие низменные стороны человеческой души. Вместо старых добрых фокусов с картами, монетками, бумажными цветами и мандариновыми деревьями на сцене огромной двуручной пилой разрезали надвое живых девушек. Отрубленные головы, отпиленные руки и ноги, потоки бутафорской крови – подобные зрелища щекотали нервы добропорядочных обывателей и отвлекали их от тягот собственной жизни. Сумасшедший доктор со скальпелем, няня-детоубийца, обманутая супруга, расхаживавшая по сцене с головой мужа под мышкой – от подобных персонажей никто не ожидал зажигательного степа или лирических куплетов про милашку Молли из Дальних Холмов. Складывалось такое впечатление, что всё лучшее, чем славился мюзик-холл как явление, постепенно перекочевало в кинематограф, и теперь тот, кто хотел выжить на подмостках, вынужден был соглашаться с появившейся у публики потребностью вздрагивать от ужаса, а не от смеха.

Имоджен казалось, что они с Филиппом похожи на двух безумцев, что бегут за набирающим скорость поездом и, вытаращив глаза и загребая воздух руками, пытаются вскочить на подножку последнего вагона. Порой ей становилось страшно: а что, если у них ничего не получится? Что с ней тогда будет? Не за горами то время, когда ей исполнится тридцать, и, хотя благодаря тщательно выдерживаемой диете и безупречному овалу лица выглядела она значительно моложе своих лет, время не обманешь. Когда-то оно властно заявит права на неё, и какое тогда будущее её ждёт? Всем известно, что если актриса не прославилась до тридцати, то после этого рубежа её ждут только дешёвые водевили в Сохо или в лучшем случае крохотные характерные роли в репертуарных театрах, да и то без постоянного ангажемента.

«В нашем деле самое важное – не упустить момент, когда огни рампы превратятся в болотные огоньки», – некстати вспомнились ей слова одной грандиозной театральной старухи, которой когда-то довелось играть с Сарой Бернар.

Имоджен стиснула маленькие аккуратные ладони, оперлась кулаками о туалетный столик и зажмурилась так сильно, что на обратной стороне век замерцали змеистые полоски: «Я. Получу. То. Что мне. Нужно». Заклинание подействовало – и она медленно разжала ладони, затем открыла глаза. Сердце билось уже спокойнее.

Отбросив тягостные мысли, она принялась наносить на лицо, шею и тыльную сторону рук очень светлую пудру, выбеливая кожу и создавая кукольный образ перед дневным выступлением. В дверь постучали.

– Войдите, – певуче крикнула она, в глубине души надеясь, что это Филипп не выдержал разлуки и пришёл сказать ей, что ссора забыта и все разногласия в прошлом.

Однако это был не он. В гримёрную вошла его сестра, улыбаясь в точности как Филипп, и так же, как и он, небрежно провела рукой по шершавому носу плюшевого медведя, развалившегося на пуфике у платяного шкафа.

– Что-то случилось, мисс Адамсон? – приветливое выражение на лице Имоджен Прайс уступило место усталой настороженности. С сестрой Филиппа их связывал вежливый нейтралитет, а никак не сердечная дружба, и притворяться обрадованной неожиданным визитом в её намерения не входило.

– О, я зашла ненадолго, – Оливия, не дождавшись приглашения, присела на краешек стула. – Мисс Прайс, мне нужен ваш добрый совет. До сих пор меня гримировала Эффи, но мне бы не хотелось злоупотреблять её добротой. Вы не подскажете мне, где я могу…

– Мисс Адамсон, у меня выход на сцену через двадцать