Впрочем, они все тут были нервными, возбужденными, нетерпеливыми. И негромкие причитания, сливающиеся в нестройный гул, тоже заряжали горячим нетерпением.

Я внимательно рассмотрел девицу, она была целехонькой. Ни одного пятнышка крови, ни одного синяка на ее белоснежном теле не было видно. Я с некоторым облегчением вздохнул. Потом отставил свой «ремингтон» и пошел на толпу.

Пока я шел, один из типов, стоящий у края стола, вдруг произнес низким, очень красивым басом:

– Папа, может, снимем ей повязку с пасти. Пусть хоть поорет перед удовольствием? И нам будет в радость…

Один из главных сделал успокаивающий жест.

– Придет палач, он и снимет. Не торопись, Грохот. Он скоро появится.

И он посмотрел на дверь, вторую в этом подвале, помимо той, в которую я вошел. Она была устроена в дальнем углу и освещена пятью странно мерцающими красными лампами, как в проявочной какой-нибудь провинциальной газетенки, честное слово. Почему-то именно эти красные лампы меня разозлили.

– Палач пришел, – сказал я довольно громко, снимая «узи» с предохранителя. – Только не тот, которого вы ожидали. Все – руки за голову.

Пара этих ослов сделали странные движения. Они стояли рядом, я всадил в них очередь злую, как матерная ругань на рынке перед дракой. Оба повалились снопами.

Впрочем, я ударил очередью чуть длиннее, чем было нужно. Высокий, очень сутулый парень, стоящий рядом с ними, но ближе к голове этого темного треугольника, тоже осел, прижимая руку к животу. Через его тонкие, хрупкие пальцы, которые вполне могли быть пальцами музыканта или скульптора, заалела кровь.

Я встал в центре зала, контролируя всех, даже двух главных, все молчали и смотрели на меня так, что даже мой бронежилет стал слегка нагреваться. Но окончательно раскалиться ему я не дал.

– Ну-ка, молча и в полном порядке, сначала правый ряд, потом второй – к стене. Ноги шире, руки за голову, ну да вы сами знаете, наверное. Кто не знает – пусть привыкает, на ближайшие десять-пятнадцать лет вам эта стойка обеспечена… Правые – пошли.

Один из амбалов, стоящий у самого стола, как-то замешкался. Я посмотрел на него, он смотрел на меня слишком пристально.

Я выстрелил ему в ногу, он повалился, сжимая почти отрубленную выше колена ногу. Я сказал:

– Эй, один из тех, кто стоит рядом с этой сволочью, подними его. Мне недосуг ждать, пока он доползет до стены.

– Хрен я тебе поползу… – произнес раненый сквозь плотно сжатые губы. Я вытащил «ягуар» из кобуры сзади, все-таки патроны в «узи» уже нужно было жалеть. У меня палец, как я ни храбрился, был слегка зажат, вот и не получалось отсекать очередь так быстро, как хотелось бы… Я прицелился и выстрелил. Пуля вышибла из этого героя мозги и измазала ими без того грязный пол. Потом я сказал остальным:

– Ублюдки, я только и жду, чтобы вы побольше сопротивлялись. Кто следующий?!

Правый ряд дружно, как на учениях, повернулся с руками за головой и пошел к стене. Выстроив их, я проверил левый ряд. Момент был очень тяжелый, кто-то мог и рыпнуться, а мой «ягуар» в левой руке, направленный на них, что ни говори, был слабым оружием, им следовало стрелять только прицельно. Но они были подавлены. И никто не рыпнулся.

Зато вдруг заскрипела дверь, я выпустил такую очередь в сторону освещенный красным светом двери, что даже в ушах заломило. Теперь у меня оставалось меньше, чем полрожка, и, конечно, подонки об этом тоже догадывались.

Сначала я не знал, насколько попал. Но я попал. Дверь в углу вдруг распахнулась, и вперед вывалился рожей наружу крупный малый с красным чехлом на голове. Больше там никого не было. Да, приятно брать такую дисциплинированную банду. Повернувшись к левому ряду, я сказал:

– Теперь вы, скоты. И побольше глупостей, чтобы у меня были основания закровянить тут пол.

Эти вели себя послушно, как овечки. Руки за головой, подошли к стене. Я сместился влево, держа всю кодлу на мушке. За столом оставались только эти двое. Я направил на них «ягуар» и приказал:

– Снимайте свои чехлы, но так, чтобы я видел руки. – Тот, что был повыше, делать этого не хотел. Я взял его на мушку. – Я не очень ясно говорю?

Тот, что был низким, сдернул капюшон, как будто его подпалили коровьим клеймом. Второй снял медленно.

Низкий был Джазоховым, я узнал его по тюремным фотографиям. Только тогда он был помоложе, хотя и выглядел похуже. Теперь он стал красивее, начал слегка лосниться и отпустил холеные усы. Второй оказался Запамоловым. Я, конечно, так и думал.

– Да, Папа и Духовный. – Я прицелился. – Положить вас разве что?

Кто-то из ряда у стены дернулся, я выстрелил из «ягуара», направив на всякий случай туда и «узи». Я стрелял не целясь, просто навскидку, на убой, но промахнулся. Впрочем, пуля впилась в стену совсем близко от головы виновного – парня, который попытался опустить вниз руки, вероятно, у него там было оружие. Но теперь он застыл неподвижно, руки замерли на уровне пояса, но больше не шевелились. Он решил, что я его просто предупреждаю.

– Предупреждать больше не буду, гад. Просто вмолочу меж лопаток, понял?

Он очень медленно поднял руки и медленно кивнул. Я посмотрел на главарей.

– Духовный, руки за голову и к стене. Папа – на месте.

Запамолов стал у стены рядом с остальными.

– Теперь ты, козел опущенный. Подойди к девице, только не загораживай мне ряд этих подонков, ошибешься, положу в живот, чтобы дольше мучился, понял? Снимай-ка с нее эти завязки.

Девица могла повести себя неправильно, поэтому пришлось на нее тоже прикрикнуть.

– А тебе, подруга, я вот что посоветую. Ты встанешь, никаких лишних воплей и благодарностей издавать не надо. Накинешь что-нибудь на себя, я не прочь с тобой познакомиться и нагишом, но чуть позже, если ты захочешь, хорошо, милая? – Ей нужно было вернуть самоуважение, а женщине лучше всего помогало ласковое ухаживание. Вот я и попытался его изобразить, уж не знаю, как это у меня получалось, судя по обстановке, не очень. – Потом ты должна будешь мне помогать. У двери стоит «ремингтон», обращаться с ним умеешь?

На это все равно следовало пойти. Она могла быть и из их шайки, но очень долго держать их – необысканными под прицелом почти пустого автомата – я не сумел бы. Кто-нибудь из них обязательно решился бы укокошить меня, и я мог промахнуться еще раз. Так что приходилось ей верить, как пишут в криминальных романах – не было другого выбора.

– Умею, – хрипло и зло ответила девица. Папа уже освободил ее руки, и она сорвала лейкопластырь с губ. Они кровоточили.

– Вот и хорошо… Ты, петух, тоже вали-ка к стене, остальное она доделает сама. Только не забудь – руки за головой.

Джазохов пошел, встал рядом с Запамоловым. Я оглянулся на девицу. Она действовала толково, нашла в сумках, почти как в спортивной раздевалке расставленных в ряд поблизости от входной двери, шелковый балахон, который был ей не очень велик, потом накинула поверх него еще и чью-то дубленку, а на ноги надела высокие мужские сапоги из очень дорогой кожи. Мне показалось, она даже не очень торопилась, а выбирала с толком. Крутая девица, это было лучше всего.