избран архонтом (Thuc. I. 93. 3)[664]. Однако избрание архонтом не обязательно должно было означать автоматическое превращение кого-либо во влиятельную политическую фигуру. Выше мы уже высказывали предположение о том, что эта должность была скорее стартовой площадкой для начинающих политиков. В этом смысле резонной выглядит ремарка Геродота, относящаяся, правда, к более позднему времени, что Фемистокл – человек, «лишь недавно выдвинувшийся на первое место среди наиболее влиятельных граждан (ἐς πρώτους νεωστὶ παριών)» (Herod. VII. 143)[665].

Очевидно, что в 80-е годы V в. до н. э. на первый план в политической жизни Афин выходит соперничество Фемистокла и Аристида, распространявшееся, по словам Плутарха, и на дела общественные (Plut. Them. 3). В биографии Аристида Плутарх подчеркивает, что Фемистокл пользовался расположением толпы, тогда как Аристид «склонялся на сторону аристократии» (Plut. Arist. 2). В последнее время, как уже говорилось, столь прямолинейные трактовки вызывают все больше сомнений. Одни сомневаются в принадлежности Фемистокла к демократическому крылу афинской политики[666], другие, наоборот, считают Фемистокла и Аристида представителями одного – демократического – направления в политике[667]. В.П. Бузескул видит между ними лишь тактические расхождения, подчеркивая тот факт, что оба политика названы в источниках простатами[668]. И.Е. Суриков вообще не склонен связывать развернувшуюся в эти годы политическую борьбу с различием идеологических установок, видя в ней результат личного соперничества[669].

При всей запутанности вопроса об идеологических предпочтениях того и другого выскажем некоторые соображения. Мы полагаем, что Аристид и Фемистокл различными путями и способами боролись за политическое влияние на демос, т. е. за простасию. Трудно сказать, были ли они убежденными демократами, но то, что получение статуса простата демоса сулило немалые политические дивиденды, для них было очевидно.

Такая же ситуация сложится в Афинах и в период Пелопоннесской войны – после смерти Перикла. Его политические преемники, усмотрев в простасии способ достижения неограниченного влияния, развернули между собой соперничество за влияние на демос. «Преемники Перикла, – замечает Фукидид, – были скорее равны между собой; в то же время каждый из них, стремясь стать первым, угождал народу и предоставлял ему управление государством» (Thuc. II. 65. 11, пер. Ф. Мищенко). Результатом этой борьбы стали, по мнению Фукидида, военные неудачи афинян. «В стремлении своем к руководительству народом (περὶ τῆς τοῦ δήμου προστασίας) вожди этого войска (афинского. – В. Г.) заняты были личными нареканиями и тем ослабляли войско и взаимными распрями внесли смуту в государственные дела» (Thuc. II. 65. 11).

Нечто подобное, на наш взгляд, было и в случае с Аристидом и Фемистоклом. Правда, к счастью для афинян, воевавших с персами, их соперничество еще не сказывалось на качестве военного руководства. Но борьба была острой, и шла она с переменным успехом. Не исключено, что в середине 80-х годов Аристид более преуспел в этом и превратился в одну из самых влиятельных политических фигур. «Фемистокл, – повторим сказанное Плутархом, – распространял слухи, будто Аристид, разбирая и решая все дела сам, упразднил суды и незаметно для сограждан сделался единовластным правителем – вот только что стражей не обзавелся» (Plut. Arist. 7). Если это соответствует действительности, в словах Фемистокла содержится явный намек на установление Аристидом власти, напоминавшей тиранию.

После осуждения Мильтиада и особенно в связи с началом применения закона об остракизме многие политики – во всяком случае те, кого принято характеризовать как демократов – предпочитали начинать свою карьеру или продолжать ее как народные судьи[670]. Можно сказать, что была найдена новая модель политического лидерства, не требовавшая занятия официального государственного поста или военных заслуг.

Другим показателем роста влияния демоса и народного собрания станет проведение первых остракофорий. Прежде всего следует отметить демократическое по своей сути содержание данной меры. В этом смысле можно говорить о реализации демократического потенциала, заложенного в реформах Клисфена. Представляется очевидной связь остракизма с исономией. Особенно четко она, на наш взгляд, демонстрируется Аристотелем в его трактате «Политика», о чем шла речь выше (Arist. Pol. 1284 a 5–11, 18–23). В подтверждение можно привести любопытное суждение Диодора Сицилийского. Рассказывая об остракизме в Афинах, он сообщает о подобной процедуре, существовавшей в Сиракузах, – петализме (от слова петалон – лист оливы). Здесь имя изгоняемого из города писалось на листьях оливы (Diod. XI. 87). Однако сиракузяне очень скоро отменили этот закон, поскольку наиболее знатные из них, боясь быть изгнанными, стали уклоняться от участия в общественной жизни. В итоге полис оказался под влиянием демагогов и в нем воцарилась анархия (Diod. XI. 87. 3–5)[671]. На наш взгляд, пример Сиракуз в изложении Диодора должен был подчеркнуть демократический (или даже радикально-демократический) характер афинского остракизма.

Что касается применения этого закона в Афинах, то мы полагаем, что оно было просто отложено[672]. Учитывая демократическое содержание этого закона, необходимым условием для первых остракофорий было влияние демоса. Не случайно и то, что первые остракофории начинают проводиться вскоре после Марафонской битвы, т. е. в то время, когда Мильтиад сходит с политической арены. После Марафона афинский демос, по словам Аристотеля, «стал уже чувствовать уверенность в себе» (Arist. Ath. Pol. 22. 3). Это было связано как с грандиозной победой над врагом, так и с отсутствием крупных политических фигур. На наш взгляд, ситуация в Афинах этих лет напоминает ту, что сложилась накануне реформ Клисфена – после того, как его изгнали из Афин спартанцы и Исагор. Тогда буле и масса афинян подняли антиспартанское восстание и вернули изгнанного из Афин Клисфена. Эти события, напомним, Дж. Обер назвал «Афинской революцией». Нечто подобное было и сейчас.

Мы сомневаемся в том, что проведение первых остракофорий было связано с именем какого-либо влиятельного политика. Во всяком случае, ни один из политиков не может быть безоговорочно назван инициатором первых остракофорий. Это равным образом касается Ксантиппа и Фемистокла. Хотя последний, как представляется некоторым исследователям, более других выигрывал от этого, все же его нельзя рассматривать как их инициатора. Для этого ему, на наш взгляд, еще не хватало политического веса и влияния. Кроме того, в 487 г. до н. э. он и сам мог быть претендентом на изгнание[673].

На наш взгляд, первые остракофории были результатом активизации демоса и народного собрания. Лишь после Марафонской битвы в Афинах складывается ситуация, в общих чертах напоминавшая последние годы VI в. до н. э., когда афиняне, почувствовавшие себя победителями, в очередной раз лишились признанного лидера – Мильтиада. Не исключено, что осуждение последнего и особенно звучавшие в его адрес обвинения заставили обратить внимание на ранее принятый закон. Так или иначе, эта ситуация оказалась подходящей для первых остракофорий.