Однако на том, чтобы надеть капюшон, я настояла. И еще нацепила красивую кружевную ленту, чтобы скрыть шрам. Если муж это и заметил, то комментировать благоразумно не стал.

Может, не так уж он и плох.

Когда мы вошли в фойе, толпа расступилась. Я сомневалась, что нас кто-нибудь вспомнит, но людям частенько бывало неуютно – хотя кто-то назвал бы это «благоговейным трепетом» – при шассерах. Веселую пирушку никто лучше шассера не испортит. Особенно такого занудного, как мой муж.

Он подвел меня к нашим местам. В кои-то веки его прикосновение не вызвало у меня отвращения. Было даже… приятно. Его рука оказалась теплой. Сильной. Все было хорошо, пока он не попытался снять с меня плащ. Я выдернула плащ обратно, не желая с ним расставаться, Муж нахмурился, кашлянул после короткого неловкого молчания и наконец проговорил:

– Я так и не спросил… тебе понравилась книга?

Ответить я не успела – господин, что сидел рядом, поймал меня за руку.

– Enchanté, mademoiselle[17], – мурлыкнул он, целуя мои пальцы.

Я не удержалась и хихикнула. Он был по-своему красив – или вернее смазлив, с темными гладкими волосами и тонкими усиками.

Мой муж побагровел.

– Будьте добры не трогать мою жену, мсье.

Мужчина вытаращил глаза и посмотрел на мой безымянный палец без кольца. Я хохотнула еще громче – перстень Анжелики я предпочла носить на правой руке, просто чтобы побесить мужа.

– Вашу жену? – Он бросил мою руку так поспешно и испуганно, будто это был ядовитый паук. – Я не знал, что шассеры… вступают в брак.

– Я – вступил. – Муж встал и кивнул мне. – Поменяйся со мной местами.

– Я, конечно же, не хотел вас обидеть, мсье. – Смазливый господин с сожалением посмотрел на меня, когда я от него отодвинулась. – Однако должен сказать, что вы, безусловно, счастливчик.

Мой супруг смерил мужчину свирепым взглядом и тем самым заткнул ему рот до конца вечера.

Свет померк, и я наконец сняла капюшон.

– Да ты у нас собственник, оказывается? – шепнула я, снова улыбаясь. Какой же он все-таки дурачок. Умильный, надменно-ослиный дурачок.

Он не стал на меня смотреть.

– Представление начинается.

Заиграла симфония, и на сцену вышли актеры и актрисы. Я тут же узнала крючконосую девушку и хихикнула, вспомнив, как она унизила Архиепископа на глазах его обожателей. Гениально. И потом, провернуть такие чары прямо под носом моего мужа и Архиепископа…

Крючконосая была Белой дамой, и притом совершенно бесстрашной.

И хотя она играла лишь второстепенную роль в хоре, я внимательно смотрела, как она танцует вместе с актерами, которые играли Эмилию и Александра.

Однако мое веселье быстро поугасло. Что-то смутно знакомое было в манерах этой девушки – когда мы только встретились, я этого не заметила. Я смотрела, как она кружится, танцует, затем исчезает за занавесом, и чувствовала, как внутри у меня нарастает тревога.

Когда началась вторая песня, мой муж наклонился ближе. Его дыхание щекотало мне шею.

– Жан-Люк сказал, сегодня утром ты меня искала.

– Во время спектакля разговаривать некрасиво.

Он сощурился, ничуть не смутившись.

– Чего ты хотела?

Я снова обратила внимание на сцену. Крючконосая вышла на подмостки, разметав по плечам кукурузные волосы. Я как будто что-то вспомнила при виде этого, но полностью уловить воспоминание не смогла – оно ускользнуло, как вода меж пальцев.

– Лу? – Муж осторожно коснулся моей руки. Его ладонь была теплой, большой и мозолистой, и отстраниться я не смогла.

– Нож, – призналась я, не сводя взгляда со сцены.

Он резко втянул воздух.

– Что?

– Мне нужен был нож.

– Ты ведь это не всерьез.

Я посмотрела на него.

– Как никогда всерьез. Ты же видел вчера мадам Лабелль. Мне нужна защита.

Он крепче сжал мою руку.

– Она тебя не тронет. – Смазливый мсье рядом с нами многозначительно кашлянул, но нам не было до него дела. – В Башню ее больше не пустят. Архиепископ дал слово.

Я нахмурилась.

– И мне что, должно стать легче от этого?

Он посуровел и стиснул зубы.

– Да. Архиепископ – могущественный человек, и он поклялся защитить тебя.

– Его слово для меня не значит ровным счетом ничего.

– А мое? Я ведь тоже дал клятву тебя оберегать.

Было даже смешно, как он рвется защищать ведьму. То-то он бы посмеялся, если б узнал правду.

Я лукаво вскинула бровь.

– Так же, как я обещала тебе повиноваться?

Он смерил меня хмурым взглядом, но теперь уже не только мсье сердито смотрел на нас. Устроившись поудобнее на своем месте, я самодовольно тряхнула волосами. Мой муженек был слишком чопорным занудой, чтобы ругаться при посторонних.

– Разговор не окончен, – проворчал он, но тоже откинулся на спинку кресла, угрюмо глядя на актеров.

К моему удивлению – и невольному удовольствию, – его рука так и осталась лежать поверх моей. Спустя несколько долгих мгновений он как будто бы мимоходом погладил своим пальцем мои. Я поерзала на месте. Он не смотрел на меня, а в упор глядел на сцену, но его палец продолжал выписывать узоры на моей кисти – от костяшек и до самых кончиков ногтей.

Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на спектакле. Восхитительные мурашки бежали по моей коже от каждого прикосновения руки моего мужа… А затем он медленно поднялся выше, касаясь моего запястья и внутренней стороны локтя. Он погладил шрам, скрывающийся там, и я, вздрогнув, откинулась на кресло и снова попыталась обратить все внимание на сцену. Плащ соскользнул с моих плеч.

Первый акт закончился слишком быстро, и начался антракт. Мы оба остались на местах, безмолвно соприкасаясь – и тяжело дыша, – пока вокруг толпились люди. Когда свечи снова погасли, я обернулась к нему, чувствуя, как к щекам приливает кровь.

– Рид, – выдохнула я.

Он посмотрел на меня, щеки его порозовели. Казалось, он испуган так же, как я. Наклоняясь ближе, я опустила взгляд на его приоткрытые губы. Он провел по ним языком, и мое сердце пропустило удар.

– Да?

– Я…

Краем глаза я увидела, как Крючконосая делает пируэт, и волосы ее развеваются на лету. И снова в моей памяти что-то при виде этого отозвалось.

Празднование солнцестояния. Волосы, похожие на кукурузный шелк, заплетенные цветами. Майское дерево.