Порывисто подошла к окну, отвернулась, бросила с жалость, но вместе с тем презрительно:

– Теперь ты сдохнешь на арене. Что, не мог послушать меня? Жил бы во дворце, ни в чем не знал нужды. Был бы популярен. А теперь такая красота пропадает.

– Уходи, – глухо сказал Акатош, не глядя на нее. Она была ему противна, неприятна – и ее выражение и лица, и мелкие белые зубки в злом оскале, и жесты.

– Пф… Готовься сдыхать мучительно и больно. Это все, что я хотела тебе сказать.

– Я понял. Уходи, пожалуйста, – почти жалобно попросил он ее снова, ощущая, как бьется где-то в глубине его тела и души желание убивать, разрушать, губить все, к чему он прикоснется. Еще секунда – и он не сможет с ней совладать, набросится, накинется. Он мельком взглянул на нее и тут же отвел взгляд – ему хотелось просто свернуть ей шею. Руки подрагивали от едва сдерживаемой ярости.

Он никого смертельно не ранил из тех, кто на него нападал, и теперь испытывал страшную потребность продолжить, пусть даже и без оружия – есть же зубы, ногти, руки… Этого достаточно, чтобы убить хотя бы и ее.

К счастью, женщина послушалась. Громко фыркнула и вышла, не забыв напоследок грязно его обозвать. Ей очень, очень повезло.

Акатош выдохнул. Жажда крови улеглась, истаяла, оставив после себя дурное послевкусие.

Там, во время драки, Акатош почти неосознанно двигался к своему клинку, ощущая его, как свое продолжение. А когда увидел, как знакомый до каждой зазубринки меч болтается в ножнах на поясе песчаника, как обычное оружие, растерялся.

Как воин, Акатош мгновенно просчитал свои шансы. Даже если он и рванется к правителю, чтобы выхватить у него свое оружие, добежать он не сможет, никого при этом не убив. Данный много лет назад обет не отнимать чужие жизни, обет искренний, являющийся поэтому печатью слова бога, мог быть нарушен. Акатош за долю секунды выбрал то, что являлось для него определяющим. Он не стал прорываться к песчанику, понадеявшись на удачу, не стал лить кровь и росчерком клинка даровать смертельные раны. И теперь почти жалел об этом.

Что ж. Три дня. Через три дня он получит свой клинок и уберется отсюда. Главное, не сорваться после того, как родная огненная сталь окажется у него, не превратить город в развалины, пропитанные кровью.

Иначе же он на королевстве песков не остановится. Просто не сможет.

***

Она снилась ему.

– Ирдан, Ирдан… – она шептала медленно, с хитринкой.

Он протянул там, во сне, руку, чтобы коснуться ее лица, но она отпрянула, отвернулась.

– Я уйду, Ирдан, уйду.

– Никуда! Никогда!

Она растаяла. Без следа, без возврата.

– Нет!

Ирдан подскочил на кровати, хрипло вскрикнул. Бессознательно растер грудь – боль, которую он испытал во сне, была почти физической.

Что же такое! Он спал урывками несколько часов после рассвета – она снилась ему, стоило только закрыть глаза, и всегда исчезала. И каждый раз это было больно.

Ирдан встал с кровати, накинул на плечи халат, чувствуя, что больше не уснет. Как вор, прокрался вниз – к ее покоям. То есть, к своим. Ему было приятно осознавать, что она спит в его постели, и он не стал ничего менять.

За закрытыми дверями беседовали двое – она и пожилая женщина-служанка из свободных. И о чем беседовали! О нем! Всего несколько часов – и вот уже преданная старая Лая говорит быстро что-то сочувственным голосом. Это как так?

Ирдан рывком распахнул двери.

Девушка сидела рядом со служанкой, держала ее руку в своих ладонях. Перевела взгляд на Ирдана и закатила глаза.

– Чего приполз? Свататься?

Ирдан никак не отреагировал – смотрел на нее во все глаза. Солнце золотило ее почти белые выгоревшие волосы и словно вспыхивало искрами. Она сейчас вся была словно отлита из золота.

Потом Ирдан опомнился, махнул рукой, прогоняя служанку. Прошел в комнату, сел рядом с ней. Она не отодвинулась от него, хоть и ощущала жар его кожи коленом. Ирдан не обольщался – она не отсела не из-за симпатии к нему, а скорее из желания не уступать ни в чем. Идеальная пара.

– Поговорим?

– Я с рабовладельцами, навязанными женихами, тюремщиками и змеями не разговариваю. А ты – четыре в одном. Это как компот с червяками, кабачками и картошкой. Скажи, ты бы стал такое пить?

Ирдан вздохнул. Она была сейчас как тогда, в их первую встречу. Она может заговорить его до смерти, при этом ничего толкового их разговора не выйдет. А раз так, то…

Движение было максимально быстрым. Он с силой прижал ее к себе, ощущая голой, обнаженной вырезом халата кожей ее тело, ощущая руками ее тонкую шею, изящную спину, чувствуя ее возмущенный вздох. А потом прижался губами к ее губам – мягким, теплым, вырывающимся. Он знал множество женщин – их сладкий аромат, гладкость кожи, их влажные блестящие глаза. Но никогда не думал, что женщина может быть настолько восхитительной, настолько… его. Она затихла на миг, перестала вырываться, и Ирдан расслабился. А потом… она укусила его за нос. Ирдан сам не понял, как пропустил атаку – она была быстрее кобры. Он только отпрянул и с изумлением смотрел на набухшую каплю крови, срывающуюся с лица.

– Жалко, что я не ядовитая, – прошипела она. Съежилась, собралась, напряглась, как натянутая струна.

– Не подходи.

Ирдан понял, что поспешил. Настроил ее против себя еще сильнее. И что делать теперь?

– Прости, – неожиданно для себя самого сказал он. Сказал и сам себе не поверил. Он никогда и ни перед кем не извинялся.

Встал, растерянно коснулся ладонью раны. Кончик носа дергало от боли.

Развернулся и вышел из комнаты.

***

Ирдан сидел в своем кабинете с лекарственной примочкой. Раздумывал. Если она так ненавидит его, то, может быть, и не стоит?.. Может быть, надо отпустить ее? Может, так будет правильнее? Зар, этот акатошев чтец мыслей, сказал ему, что она наутро будет мечтать перегрызть ему горло, если он ее опоит. Он, наверное, прав… Но отпустить! Нет, совершенно невозможно.

В открытое окно влетела почтовая птица – особая, с золотой петелькой на лапке. Из дворца правителя. Ирдан развернул маленький листок с крошечным золотым оттиском. Поморщился.

Меньше, чем через три дня, состоится большой праздник – день Хлада. Всем без исключения песчаникам нужно быть там, чтобы почтить своего правителя. Игнорирование письма было чревато неприятными последствиями.

Испокон день Хлада – традиционный, уходящий в века день почитания предков. Остались даже песни о тех днях, нисколько не измененные многочисленными бардами:

Когда ладонь богов огладила пески

Час ужаса настал, и возопили змеи

Ссыпались с тел осколки чешуи