Утром пригласил к себе королеву для беседы. Была она свежа и румяна, как всякая жена после соития. Объявил ей, что папа вызовет в консисторию ее, Людовика и Энрико, чтобы задать интересующие его вопросы. Заметил, как королева побледнела. Притворно спросил Иоанну, здорова ли она.

– Не надо звать Энрико. Умоляю, пощади меня, Хуго, ты же друг мне, я знаю, – Иоанна попыталась подойти ко мне и обнять, но я, хвала Господу, успел остановить ее рукой.

– Таково решение папы.

– Погибла я, совсем погибла! – Королева в бессилии опустилась на стул. Глаза ее наполнил ужас.

– Есть одно средство, – сказал я загадочно, – должна ты принять решение прямо сейчас. Тогда попробую уговорить отца нашего изменить свои намерения.

– Что? Я все сделаю. Что ты хочешь?

– Сущий пустяк, если разобраться.

– Не томи, Хуго!

– Вот купчая на город Авиньон, который принадлежит тебе. Продай его Святой Матери Церкви, и сделаю все, как хочешь.

– Нет, никогда! – Иоанна из униженной просительницы вдруг стала королевой. – Авиньон – драгоценнейший бриллиант моей короны. Я получаю по пятьдесят тысяч флоринов в год…

– По пятнадцать, – хмыкнул я.

– Что?

– Ты получаешь не более пятнадцати тысяч флоринов.

– Как смеешь ты сомневаться в моих словах?

– Я не сомневаюсь, королева, я знаю. Впрочем, поступай, как хочешь. Завтра, может, послезавтра Энрико казнят, ибо в консистории будет изобличен в своем преступление. Вот почитай, – я протянул ей письмо, в котором Людовик описал все пытки, придуманные им для камерария. – Услышишь не только крики своего любовника, терзаемого палачами. Придется тебе испытать бесчестие, которое ожидает неверную жену. – Я умолк на мгновение, чтобы королева смогла покончить с письмом, а потом продолжил: – Видя многочисленные грехи твои, папа отдаст корону Неаполя Венгру, тебе же предложит удалиться в монастырь. Что касается Людовика, то ответит за смерть короля Андрея, как того требует справедливость. – Я помолчал, а потом спросил: – Должен ли я объявить папе, что таково твое решение? – Королева посмотрела на меня, потом взяла перо в руку.

– Где я должна подписать?

– Здесь, – я ткнул пальцем в пергамент. Она стала читать и вдруг вскрикнула:

– Всего восемьдесят тысяч флоринов за Авиньон. Я каждый год получаю пятьдесят!

– Пятнадцать, королева, пятнадцать.

– Ну дай хоть сто, – сказала она с надеждой. Грудь ее вздымалась так часто и бурно, что вынужден был прикрыть глаза.

– Господь наш сказал, блаженны дающие, а не берущие. Вижу, пренебрегаешь ты словами Спасителя, – я взялся за край пергамента, как будто хотел забрать грамоту, но она удержала меня.

– Велю доставить тебе деньги, когда пожелаешь, – в голосе моем появилось облегчение, – купчую эту будем держать в тайне, пока не завершится суд.

– Суд! – вскрикнула королева.

– Должен же папа восстановить справедливость и снять с тебя тяжкие обвинения. Разумеется, ни Энрико, ни Людовика там не будет. А когда очистишься, сможешь на полученные деньги собрать армию и вернуться в Неаполь. С камерарием своим поступай, как знаешь. Можешь взять его с собой, можешь оставить нам. Велю его выпустить на волю, когда уедет твой муж.

Королева больше не колебалась. Она обмакнула перо в чернильницу и, хвала Создателю, подписала грамоту: «Иоанна королева». Я взял пергамент и бережно сложил в резной ларец.

– Теперь папа примет меня?

– С распростертыми объятиями, как самую дорогую из своих дочерей. Ведь Климент любит повторять, что никто не уйдет от него в унынии.

Вечереет… Вспомнил, что говорил нам Боккаччо: «Бойся не мечты, а ее исполнения».

«Теперь только Хуго де Бофор», – сказал себе Алехин, усевшись в такси. Но ехать он решил не к дю Плесси, а в Ниццу, чтобы поискать что-нибудь про папский дворец в Авиньоне. Водитель – пакистанец – не знал никаких книжных, и, вообще, кажется, ничего не знал, кроме Английской набережной. Алехин смутно помнил, что где-то в переулках у набережной он видел книжную лавку. На поверку лавка оказалась антикварной – крохотной комнатушкой с колокольчиком на входе и ядовитым запахом пыли. Кен покрутился немного среди стеллажей, плотно заставленных старыми фолиантами, а потом обратился к продавцу. Седой мужчина с лихо закрученными усами лениво пропел ему:

– Bon jour, monsieur.

Алехин сразу перешел на английский и попросил что-нибудь про Авиньон.

– Мы не фродаем фуфоводителей, – высокомерно отрезал усатый.

– У вас есть книги про средневековое папство?

– Фьють! – закатил глаза продавец. – У меня многО книг фро фафствО. – Алехин подождал, но усач даже не шелохнулся. В глазах его читалась ненависть к человеку, который мало того, что ищет «фуфоводителей», так еще и не говорит по-человечески.

– Меня интересует понтификат Климента VI, строительство palais neuf, «Иерархии» Алана Лилльского или хотя бы его же «Об Ангелах»… Словом, что-нибудь про корпус «Ареопагитик».

Усатый уставился на Алехина с изумлением. Сделал знак рукой, дескать, подождите, и полез куда-то вверх по стремянке. Из горних сфер он вернулся с большим пыльным томом «Авиньон и графство Венассен»:

– Вуаля. Ошень хороша книгА. Фравда, трезьен публикасьон. – На фронтисписе значилось: Париж, 1921 год, издание третье. Продавец отправился куда-то еще, на этот раз в каморку, спрятанную за шторой.

Алехин открыл книгу наугад и остолбенел. Прямо посреди мелованной страницы прихотливой антиквой было набрано: «Ubi papa, ibi Roma».

– Ах, я болван! – вскрикнул главный редактор. Усач с опаской выглянул из-за занавески. – «Где папа, там и Рим», – повторил Алехин по-русски. Конечно, это сформулировал парижский профессор XIII века Гостиенсис… – в XIV веке слова Гостиенсиса обосновывали пребывание папы в Авиньоне. – Ах, я болван! – Он продолжил читать: «Христос сказал: «Дана мне вся власть», его же викарием является Петр, ему, хоть и не по заслугам, стали мы наследником. Римский понтифик не потому начальствует над миром, что владеет городом[55], а наоборот, начальствует над миром, поэтому владеет и городом», – Алехин стремительно прочитал сноску в низу страницы. Это были слова Климента VI, проповедь № 14. «Папе ни к чему находиться в каком-то определенном месте, поскольку он есть викарий Того, чье место – небеса и чьи стопы попирают землю», – вторил Клименту один современник. Ниже Кен увидел другую цитату, на этот раз из Петрарки: «Говорят, Авиньон – малый Рим, я же имею обыкновение называть его новейшим Вавилоном». – «Чертов халявщик!» – не сдержался Алехин. – Он так увлекся, что поделился своим возмущением с продавцом, который к этому моменту уже окончательно бросил ковыряться в каморке и с интересом наблюдал за странным посетителем: – Представляете, этот Петрарка жил за счет папы и называл Авиньон Вавилоном. Дурнушка-интеллектуалка какая-то! – Строкой ниже автор книги приводил другую цитату из Петрарки: «Известно, что часть твоего дворца называется Римом». Точно. Рим!