– Феликс Николаевич, посоветуйте, как быть: при регистрации дежурная сказала, чтобы я без нужды не выходил на улицу, за это она выделит номер с прекрасным видом на Кремль.

Феликс ринулся к шторе: вид был восхитительным – Покровский Собор с его нарядными, словно зефирными, башенками, серебристая ленты реки, Кремль, московская дымка… Только одно резануло глаз – все это столичное великолепие было фоном для стоящих на мостовой танков…

Странное чувство охватило журналиста. Жгучий стыд перед людьми, так долго не видевшими родной земли и попавшими в «традиционный», а оттого жуткий русский водоворот…

На ветру перемен. Андрей Андреевич возбужденно философствует. Впереди – новые книги, собрания сочинений. До рокового недуга еще далеко… 1990 г.

21 августа Феликс вместе с сыном Кириллом пришел к Белому дому, резиденции Верховного Совета СССР. У этого солидного здания в первый и последний раз в ХХ веке, собралась, как говорили в советские времена, «вся прогрессивная общественность» столицы. Почти четыре часа люди слушали пламенные речи о свободе и демократии, призывы мужественных людей бороться за право выбора. Феликс снова подумал о своей книге и вдруг почувствовал – книга будет!

Спустя всего два дня события, обещавшие вылиться в трагедию, обернулись неким фарсом, и многие, в том числе участники Конгресса, даже радовались тому, что стали свидетелями исторического события под названием «августовский путч». Может быть, потому и радовались, что все обошлось, и не полились по московским мостовым реки крови, не отправились по этапу в мордовские лагеря тысячи людей… Эти летние дни стали, по сути, завершением перестройки Михаила Горбачева. Наступала новая эпоха, эпоха человека, схватившего властной рукой за грудки не только восьмерых «спасителей России», но и саму Россию – эпоха «царя Бориса». Книга «После России», как и знаменитые интервью Феликса, окажется на гребне, но теперь уходящей волны. Россия после России.

Десять лет спустя Феликсу удастся взять интервью у одного из героев августовских событий – бывшего председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. Уже пожилого человека он встретит в поликлинике Управделами Президента и сумеет договориться о встрече. К этому времени Бориса Ельцина на посту главы государства сменит, вполне в духе советских традиций, коллега Крючкова, причем «всерьез и надолго». Сам Борис Николаевич, дальновидно заручившись гарантией пожизненной президентской неприкосновенности, мирно отойдет от дел и тоже займется своим здоровьем. Мелькнувший на политическом небосклоне ГКЧП незаметно растворится в истории, хотя, конечно, его участникам придется пройти через «Матросскую тишину» и обвинения в «измене Родине», но без трагических последствий. Не простые люди все-таки, не поэты какие-то.

Годы не смягчат неприязни Крючкова к Горбачеву и Ельцину, не пробудят раскаяния в попытке узурпировать власть.

– Вы не раскаиваетесь, что участвовали в ГКЧП? – спросил интервьюер.

– Я сожалею о том, что не удалось одержать победу, – твердо ответит Владимир Александрович. – Ведь развал Союза имел и имеет страшные последствия. Весь мир интегрируется, объединяется, а мы разбредаемся. Но главное – хоть бы жили лучше! А живем все хуже и хуже, и думается, еще много лет будем выравнивать опустившийся донельзя уровень жизни и вообще уровень развития. Развалить что-то в жизни, сломать – легко, созидать, преумножать – труднее.

Вот такие мысли придут в голову когда-то всесильного шефа Комитета Государственной Безопасности. Интересно, что в тюрьме, расскажет Крючков, он ощущал жажду читать, читать и читать. В те месяцы он познакомился с изданиями, о которых раньше даже не слышал. «Сокамерники всячески помогали получать прессу и другие материалы, за что я и сегодня им благодарен», – признается Владимир Александрович. И кто знает, случись старому чекисту «посидеть» лет двадцать-тридцать назад, список советских диссидентов мог бы пополниться и его фамилией.

Задумавшись о странных поворотах судьбы, Феликс спросит у Крючкова, не помнит ли он в свою бытность третьим секретарем посольства СССР в Венгрии Банды Партоша, служившего в этом же посольстве в это же время.

– Я не могу это комментировать, – уйдет от ответа Крючков.

«Ну что же, у тайного ведомства свои законы», – подумает Феликс и не будет настаивать.

…А на Конгресс соотечественников Феликс не пойдет. «Хотя, казалось бы, чего проще, – пожал он плечами. – Подходи к любому и бери интервью. Но я не люблю на готовенькое. Мне было больше по душе, когда, коченея от страха, я тайно от сочленов своей делегации, заметая следы, пробирался по вашингтонским улицам на встречу с Василием Аксеновым или разыскивал Иосифа Бродского. Там была журналистская страсть, тайная охота, риск. А здесь… Мне было неинтересно, пресно и суетно».

Кстати говоря, за день до сдачи книги «После России» в набор, Феликс снова задумался об эмигрантах – состоявшихся и несостоявшихся героях своих книг. Он думал о том, какие схожие и в то же время разные судьбы у его «внероссийских» знакомцев. Годы скитаний на чужбине, обиды на Отчизну-мачеху вкупе с любовью-жалостью-ненавистью к ней, вера в ее воскресение – каждый сделал свои выводы, расставил свои приоритеты. Кто-то, более удачливый, прославился на весь мир на зависть недоброжелателям и на радость друзьям, кто-то так и растворился в этом потоке отверженных, пустившихся по миру в поисках лучшей доли. Он вспомнил об одной безымянной эмигрантке, ныне живущей в Вене, так много пережившей во время Второй мировой войны и так и не решившейся назвать журналисту своего имени даже столько лет спустя… «Эмигрантская тема, все это изгнанничество и диссидентство, скоро умрет», – вспомнил Феликс чьи-то уверенные слова. «Возможно, так оно и будет, не мне судить, – подумал он. – Знаю одно – моя журналистская работа на этой ниве не иссякнет. Скитальчество, поиски рая на земле, социальные катаклизмы, разобщенность народов и наций, религиозное непримиренчество и впредь будут разъединять людей. А значит, останутся такие понятия, как «русские в Париже», «наши на Брайтон-Бич», «русский маяк на Огненной земле»…»

После одного из грандиозных творческих вечеров, организованного «агитатором-горланом-главарем». Алена Галич, Ф. Медведев, Т.И. Лещенко-Сухомлина, П. Глоба, Т. Глоба, А.М. Бухарина-Ларина. 1987 г.

1987 г. Дача Е. Евтушенко в Переделкино. За работой над ныне культовой антологией «Русская муза XX века», публиковавшейся в журнале «Огонек»