А Лондон оставалась умницей. Дома я приготовил сэндвичи, и, пока мы ели их на веранде, она вдруг указала на большое дерево на заднем дворе.

– Это Carya ovata[8]! – воскликнула она.

– Вот это? – уточнил я, не скрывая удивления.

Она кивнула.

– Да, гикори.

– Откуда ты знаешь?

– Ты же мне показывал. – Она перевела взгляд на меня. – Помнишь?

Хоть убей, не помню, мысленно ответил я. Для меня дерево во дворе было просто деревом.

– Наверное, ты права.

– Права, конечно.

– Я тебе верю.

Она отпила молока.

– А когда мама вернется?

Я сверился с часами.

– Уже скоро.

– И мы поедем к бабуле и дедуле?

– Да, как собирались.

– Хочу сегодня что-нибудь испечь. Опять кексики.

– Бабушка будет только рада.

– А тетя Мардж и тетя Лиз приедут?

– Надеюсь, да.

– Ладно, я тогда привезу Мистера и Миссис Крапинку. Они точно захотят поехать.

– Конечно.

Она прожевала сэндвич.

– Пап, а пап…

– Что?

– Хорошо, что я останусь с тобой.

– Ты о чем?

– Мама сказала, что ходить в детскую группу я не буду. Сказала, что ты можешь работать и в то же время быть со мной.

– Так и сказала?

Она кивнула.

– Да, сегодня утром.

– Все правильно, но тебе, может быть, придется иногда посидеть в машине, пока я занимаюсь делами.

– А можно взять с собой Барби? Или Мистера и Миссис Крапинку?

– Конечно, – кивнул я.

– Ладно. Тогда будет весело.

Я улыбнулся.

– Я рад.

– А когда ты был маленький, ты ходил в дневную группу?

– Нет, за мной присматривала тетя Мардж.

– И тетя Лиз?

– Нет, тети Лиз в то время с нами не было.

– А-а, – протянула она и еще несколько раз откусила свой сэндвич, поворачивая голову из стороны в сторону. Я наблюдал за ней и думал, что она самая красивая девочка на свете.

– Папа, на дереве огромная птица! – воскликнула она. Посмотрев, куда она указывает, я тоже заметил птицу – шоколадно-коричневую, с белыми, блестящими на солнце перьями в голове. Птица на секунду расправила крылья.

– Это белоголовый орлан, – изумленно сказал я.

За все годы жизни в Шарлотте я видел орланов только два раза. Меня поразило ощущение чуда, возобновлявшееся множество раз за все время, которое мы провели вместе. Глядя на дочь, я вдруг понял, как изменились наши с ней отношения. Я освоился в своей роли, и Лондон свыклась с моим постоянным присутствием. Как только я осознал это, мысль, что с началом школьных уроков нам придется расставаться на долгие часы, больно сдавила мне сердце. В том, что я люблю Лондон, я никогда и не сомневался, но теперь я понимал, что привязан к ней не только как к моей дочери, но и как к маленькой девочке, которую я лишь недавно начал узнавать ближе.

Может, от этих мыслей, а может, от того, как прошла неделя, меня вдруг охватило непривычное спокойствие, умиротворенность. Я был подавлен, а теперь воспрянул духом. Хотя я понимал, что это ощущение может оказаться мимолетным – оно было реальным, как солнце. Наблюдая, с каким восхищением Лондон разглядывает орлана, я задумался, запомнит ли она этот момент, поймет ли, как я воспринимаю нашу недавно обретенную близость. Но все это, в сущности, не имело значения. Достаточно было и того, как я воспринимал ее, и к тому времени, когда орлан улетел, его образ уже запечатлелся в моей памяти. И остался со мной навсегда.

В феврале 2004-го, почти через два года после получения диплома и знакомства с Эмили, однажды в выходные я приехал навестить родителей. К тому времени привычка регулярно приезжать к ним уже выработалась. Обычно Эмили составляла мне компанию, но по каким-то причинам, которых теперь я уже не помню, в те выходные не смогла, и я уехал один.

Отца я застал в гараже, но возился он не со своим «Мустангом», а с маминой машиной. Сунув голову под капот, он доливал масла.

– Приятно видеть, как ты заботишься о машине своей благоверной, – пошутил я, на что отец кивнул.

– Приходится. На этой неделе ожидается снег. Зимний аварийный комплект на заднее сиденье я уже уложил. Не хочу, чтобы твоей матери пришлось доставать его из багажника, если вдруг застрянет в дороге.

– Да не будет никакого снега, – отмахнулся я. Было уже по-весеннему тепло. Я приехал в футболке, а перед выездом подумывал, не надеть ли шорты.

Он прищурился, глядя на меня из-под капота.

– А ты вообще погоду смотришь?

– Слышал что-то по радио, но ты же знаешь этих синоптиков. Они часто ошибаются.

– Мои колени тоже предсказывают снег.

– Почти двадцать градусов на улице!

– Ну, как знаешь. А мне понадобится помощь с утеплением труб, когда я здесь закончу. Не хочешь подключиться?

Надо сказать, отец всегда был таким. Если на побережье Каролины ожидался ураган, он несколько дней убирал мусор со двора, переносил вещи в гараж, закрывал ставни, хотя от Шарлотта до побережья почти двести миль. «Вы не видели, что тут творилось, когда в восемьдесят девятом ударил «Хьюго», – говорил он нам с Мардж. – Шарлотт превратился в ферму Дороти. Разнесло чуть ли не весь город».

– Ладно, сделаем, – пообещал я ему. – Но ты зря тратишь время. Снега не будет.

Я ушел в дом и некоторое время болтал с мамой, а спустя час заглянул отец и поманил меня. Я помог ему с машиной, но его предостережениям не внял. Я вообще понятия не имел, что входит в «зимний аварийный комплект». Хотя на самом деле я не подготовился только потому, что считал себя умнее отца.

Во вторник вечером температура еще колебалась около пятнадцати градусов; в среду сгустились тучи, но термометр показывал десять градусов, и я напрочь забыл об отцовских предостережениях. А в четверг на Шарлотт с яростью обрушилась буря: начался снегопад, сперва легкий, но быстро усиливающийся. К моменту моего выезда на работу шоссе уже завалило снегом. Школы закрылись на день, до агентства добралась лишь половина сотрудников. А снег продолжал идти, и, когда в середине дня я закончил работу, на дорогу было невозможно выехать. Сотни автомобилистов, в том числе и я, застряли на шоссе в разгар снегопада. К тому времени снежный покров уже превышал один фут, а снегоуборочных машин в городе было лишь несколько. К ночи снегопад полностью парализовал уличное движение в Шарлотте.