сын Миша, который в ту пору ухаживал за студенткой театрального училища и был в курсе тамошних сплетен: «Да что там — с придурью он, твой Левушка! Уборную им, видишь ли, отдельную, при посторонних они гримироваться не могут, в образ, видишь ли, они входят! С художников, с осветителей, с портных да и со всех по семь шкур снимает, все ему не так, и режиссер ему не указ. А в училище-то — смехота! Профессор называется. Долдонит не разбери-пойми что, а сам и показать толком ничего не может. Да его только и держат потому, что народный… И в кино сколько лет отказывается сниматься — они у нас гордые, Левушка твой…» Александр Наумович только качал головой: «Ну, что ты, Миша, не надо так, ты пойми…» Александр Наумович ждал меня в приемном отделении, отбиваясь от наседающей на него толпы каких-то людей — по-моему, наспех разгримированных артистов. «Пока ничего не известно», — говорил он одному. «Нет-нет, туда нельзя, и меня ведь гонят!» — втолковывал он другому. «Ах, Машенька, голубчик, не плачь, ну я прошу тебя, Бог даст, все образуется!..» Увидев меня, он замахал рукой.

— Идемте, идемте туда. Ах, спасибо вам, милый!.. — И повлек меня, придерживая за рукав, мимо двух плечистых санитаров, которые с профессиональной ловкостью отсекли рванувшихся было вслед на нами артистов.

Пассажирский лифт, конечно же, был выключен. Пока мы поднимались на четвертый этаж, Александр Наумович рассказал мне, что в конце второго акта у Максимова внезапно пошла горлом кровь («Прямо хлынула фонтаном!») и он потерял сознание. Никто ничего не понимает, ведь он всегда был здоров как бык… А уже здесь, когда за него взялись врачи, началось вообще нечто совершенно несусветное…

— Анатолий, я вам честно признаюсь, я попросил вас приехать, чтобы вы мне прямо сказали: может быть, я сошел с ума, или это бред, потому что… Ну, потом, потом, идемте скорее, я с огромным трудом добился разрешения вас привезти. — И он распахнул дверь кабинета заведующего реанимацией.

Тут было накурено, на ковровой дорожке темнели обширные мокрые пятна, а на глянцево натертом паркете подсыхала уличная грязь.

— Вот!.. — запыхавшись, произнес Александр Наумович.

— Здравствуйте, — сказал я.

Из присутствующих ответил только один (как я потом догадался, заведующий реанимацией), остальное ограничились приветственными телодвижениями. Огромный оплывший старик, сидящий за столом, только воззрился на нас поверх очков и снова опустил глаза в лежащие перед ним бумаги. Толстый представительный крепыш с угловатым и абсолютно лысым черепом повернулся вполоборота, оглядел меня снизу вверх и опять стал изучать рентгеновские снимки на стенном эпидиаскопе… Сам не знаю, чего я ждал, но мне сделалось неуютно. В комнате явно ощущалась атмосфера какой-то тихой и раздраженной паники.

Зазвонил телефон. Сидящий за столом не глядя протянул руку и снял трубку.

— Да. Да, я. А… соединяйте. — И также не глядя ткнул трубкой в сторону лысого: — Вас.

Лысый округло перетек от эпидиаскопа к столу, и всю комнату наполнил его звучный баритон. В моей голове шевельнулись какие-то воспоминания: где-то я с ним встречался.

— Ну-с, уже сделали? Молодцы. Так… А концентрация? Что-о? Не может быть!.. Мышьяк?! Но откуда такая концентрация, ума не приложу… Ну ладно, передай от меня группе спасибо, и сидите ждите, может быть, еще понадобитесь. — И лысый аккуратно положил телефонную трубку. Все, кто был в кабинете, уставились на него.

— Такие вот дела, — пророкотал он, покачиваясь на носках. — Вашего подопечного травили мышьяком. Причем систематически и довольно долго. Ну-с?

— О, господи! — Это всхлипнула миловидная молодая женщина, сидящая на краешке стула сбоку от стола. С ее кокетливой яркой блузкой совершенно не вязался висящий на шее фонендоскоп. Наверное, она только что плакала: вокруг глаз расплылись черные потеки, а скомканный в руке платочек был тоже испачкан черным.

Мужчина средних лет с грубовато рубленым лицом, который до этого момента незаметно обретался в самом дальнем углу, резко повернул в ее сторону массивный подбородок:

— Может быть, какие-нибудь лекарства? В некоторые же входит мышьяк, кажется.

— Да нет же, нет! — крикнула она. По-моему, у нее была истерика. — Я же говорю вам: он здоров, мы ничего не назначали, вот же я принесла… — Она вскочила со стула и потянулась к бумагам на столе. Старик, которого я про себя окрестил Академиком, махнул в ее сторону рукой, словно отгоняя муху:

— Сядьте. Сядьте и успокойтесь, наконец.

Она замерла и, уткнувшись лицом в платок, снова села.

«Понятно, это лечащий врач из ведомственной поликлиники», — подумал я не без сожаления. Девчонка! Что бы там ни было, а ей на орехи обеспечено… Но мышьяк, мышьяк-то откуда?

— Может быть, он сам или косметика там какая-нибудь? — не унимался груболицый, пристально глядя уже на Александра Наумовича.

Тот стал белее снега:

— Нет-нет, этого не может быть… Да нет же! — с мукой повторил он и, обессилев, привалился спиной к стене.

Интересно, а этот груболицый, кто он такой? На врача вроде не похож. Спрашивает уж очень непрофессионально. Это с одной стороны. А с другой — деловой, и деловитость эта какая-то профессиональная. Без эмоций… С погонами, наверное, этот спрашивающий… Да что тут у них происходит, в самом деле?!

У меня за спиной заскрипела дверь. Пришлось посторониться. На ходу закуривая сигарету, в кабинет вошел высокий парень с патлатой бородой, на которой как-то боком нелепо висела хирургическая маска. Он сделал пару жадных затяжек и, обращаясь к заведующему реанимацией, сказал:

— Не приходит в сознание. И давление катится. Кровь нужна, Эдик! — А затем ведомственной докторице, с неожиданной злостью: — Вы хоть группу крови определяете у себя в конторе?

— Оп… определяем… У Максимова — вторая, резус-отрицательная.

— Черта с два, вторая! Не определяется у него группа — вообще! — И он яростно передернул маску на другую сторону бороды.

Зря он так, ей-Богу. Девка-то в чем виновата? Хотя и ему тоже не позавидуешь: это он сейчас «качает» великого артиста Максимова.

— Оставь ты ее в покое! — Заведующий Эдик быстро встал между ними. — Ну что ты психуешь, честное слово?

— Боюсь я. Истощение, интоксикация. У него такой изношенный организм, ты не представляешь!

Вот тебе и «здоров как бык»! — ухнуло у меня в голове. Как же он это так исхитрился? И от чего?

— Я согласен с коллегой, — проскрипело вдруг от стола. Академик, оторвавшись от своих бумаг, задумчиво пожевал дужку очков. — Риск переливания крови слишком велик, тем более, что вопрос об активности туберкулеза остается по большому счету открытым… Надо бы чистый гемоглобин — ректификат, так сказать. Синтетическую кровь — чтобы никаких реакций. Правда… — и