он вопросительно поглядел на того, кого я назвал про себя Деловитым Профессионалом, допрашивавшим всех насчет лекарств и мышьяка.

— Ну, разумеется! — кивнул тот. — Напишите только, куда надо ехать. — И он поманил кого-то из ниши, рядом с которой светился огромный аквариум. Оттуда поднялся красивый плечистый юноша, прямо-таки иконописной чистоты херувим, которого я поначалу принял за какого-то артиста. Грубое лицо Деловитого Профессионала приняло еще более значительное выражение, и, когда они проходили мимо меня, я услышал его слова: «Давай мигом! Свяжешься из машины по рации…»

— Боже мой, о чем они говорят, какое истощение, какой туберкулез? — бормотал у меня за спиной Александр Наумович. — Кошмар, кошмар!.. Анатолий, при чем здесь мышьяк, отравление?.. Лева, Левушка… Прямо мистика какая-то!

Откровенно говоря, я сам ни черта не понимал. Ну, легочное кровотечение, ну, очень сильное и внезапное. С кем не бывает. При этом логичнее всего думать сначала о туберкулезе, тоже правильно. Но интоксикация, тем более истощение? Я видел Максимова два, от силы три месяца назад. Не скоротечная же это чахотка! Туберкулез — болезнь все-таки социальная, и чтоб у Максимова, у народного артиста?.. А если это рак легкого? Хотя… тут ведь не мальчики сидят! Я, положим, не знаю пока, кто тут сидит, но что не мальчики — бесспорно. И опять же мышьяк. Вот как они разберутся с этим мышьяком? Ну, не лечат в наше время мышьяком ни рак, ни туберкулез! Или Максимов у какого-нибудь знахаря пользовался? Нет, бред какой-то! Он же сегодня спектакль играл. В последней стадии истощения!

Лысый проводил взглядом командированного за синтетической кровью и обратился к Академику:

— А я думал, что эти исследования находятся еще на экспериментальной стадии.

— Конечно, на экспериментальной! — буркнул тот.

Дверь снова приоткрылась, в нее просунулась девичья голова, кого-то поискала глазами по комнате и исчезла. Бородатый реаниматор затоптался на месте, сунул было в карман руку с недокуренной сигаретой, потом шагнул к столу и ткнул окурком в пепельницу прямо перед носом Академика. Когда он вышел, снова воцарилась выжидательная тишина.

Вдруг Академик отодвинул лежащие перед ним бумаги и с неожиданной легкостью выпростал из-за стола свое грузное тело.

— В поликлинической карте действительно ничего нет, — начал он, доставая из внутреннего кармана пиджака роскошный очешник и убирая в него очки. — Пользуюсь случаем выразить вам восхищение отменной четкостью и добросовестностью ведения медицинской документации. — И он со старомодной галантностью поклонился юной докторице. — Будучи матерьялистами, мы вынуждены, таким образом, исходить из фактов, доступных нам в настоящее время. Максимов, шестидесяти трех лет, народный артист, практически здоровый мужчина. Перенес Боткинскую желтуху, сыпной тиф, разные там катары, кстати, весьма — редкие. Страдает профессиональным ларингитом, сиречь хроническим воспалением гортани и голосовых связок. Да… Операциям не подвергался, сколько-нибудь значительных травм в предшествующей жизни не переносил. Это, так сказать, анамнезис вите — история жизни. Теперь далее. Попечению Эдуарда Николаевича, — тот же галантный поклон в сторону заведующего реанимацией, — доставлен из театра, непосредственно с подмостков, так сказать, народный артист Максимов, исполнитель заглавной роли короля Ричарда Львиное Сердце, в крайне тяжелом состоянии, обусловленном массивным легочным кровотечением. Констатируем: больной — мужчина тридцати восьми — сорока пяти лет приблизительно, в значительной степени болезненного истощения. В легких двусторонний кавернозный процесс, по-видимому и послуживший причиной означенного кровотечения. Рентгенологическая картина позволяет с несомненностью высказаться за туберкулезную природу процесса, более того, процесса старого и, позволю себе предположить, никогда ранее не леченного…

У меня возникло ощущение, что тело мое, ставшее вдруг невесомым, медленно колышется в такт плавному и спокойному течению этой речи…

— Кроме того, — так же по-старомодному витиевато продолжал Академик, — у нашего пациента наличествуют некоторые весьма специфические признаки отравления мышьяксодержащими соединениями, что и подтвердилось благодаря любезной помощи Льва Венедиктовича и его сотрудников. Особенно примечательно высказывание уважаемого Льва Венедиктовича о хроническом, длительном характере отравления. Мне трудно представить себе, что подобные тяжкие расстройства здоровья могли пройти мимо внимания окружающих, не говоря уже о медицинских инстанциях, кои осуществляют надзор за контингентом, к которому принадлежит наш подопечный. Наконец, этот ужасный шрам в области левого надплечья и лопатки, в недавнем происхождении которого даже мне, не травматологу, не приходится сомневаться… Лев Венедиктович, — он сделал приглашающий жест в сторону лысого.

— Да-да, вне всякого сомнения! — живо отозвался тот. — Любопытно, что несколько лет назад я консультировал буквально такие же снимки. Тогда это был удар топором. Шизофреник гонялся с топором за своей тещей, ну и догнал-таки. Так вот: здесь тот же характер смещения костных отломков… Но какая живучесть! Обратите внимание — никаких признаков остеомиелита, все зарубцевалось. Удар, по-видимому, был нанесен сзади под углом градусов пятьдесят — шестьдесят. Целились по шее, чтобы, как говорится, голову с плеч долой…

Я узнал его! «Вам необходимо запомнить принципиальную разницу между железнодорожной травмой и падением тела с высоты. Образно говоря, в первом случае это — все кости наружу, а во втором — мешок с костями…» Профессор Грохольский! Он читал нам лекции по судебной медицине. «Мешок с костями» — это выражение до сих пор все помнят.

— Думаю, не ошибусь, если скажу, — отвлек меня от этих размышлений продолжающий рокотать баритон Льва Венедиктовича Грохольского, — что около года… м-м, простите, тысячелетия назад имел место рубящий удар, к настоящему времени заживший. Чем они тогда рубили? Секирой? Бердышем?

— Или алебардой, — предположил кто-то.

— Что ж, вполне может быть, и алебардой, — пожал плечами Грохольский.

И тут Александр Наумович, напряженно сопевший за моей спиной во время всего этого безумного обсуждения, взорвался.

— Какая чушьі — завопил он, выскочив перед Грохольским. — Алебарды! Туберкулез! Вы все здесь с ума посходили! Это же Лева, Максимов!.. Он же… Я… Я его сорок лет знаю… Я не позволю, наконец! — И вдруг, словно выдернули вилку из розетки, уронил длинные руки вдоль нескладного тощего тела, потерянно оглянулся по сторонам и зашаркал ко мне в угол, из которого выскочил, как чертик из коробки, минуту назад.

— Милый вы мой, Александр Наумович, да о чем нам остается думать? — тихо заговорил Академик. — Вы сами все видели. А рубцы на руках, а мускулатура, а зубы? Вот здесь записи стоматолога, — он помахал в воздухе карточкой поликлиники: — Золотой мост на верхней челюсти, пломбы… Где все это? И группу крови мы определить не можем. А вдруг с течением веков такие вещи изменяются? — Он помолчал. — Что мы знаем о мире? О мышлении, эмоциях? Энергетические процессы, и все. А что такое талант? Может ли талант взаимодействовать с физической средой? И какова природа такого взаимодействия? Мы с вами умные люди, Александр Наумович,