пахло карболкой. Котел представлял собой большую цилиндрическую бандуру, возле которой высилась гора кокса. В предыдущем кокса не было. Я подумал, что, наверно, здесь должен быть и желоб, но желоба не было видно. А была круглая железная решетка под потолком с железной приставной лестницей на оси, откинутой назад и прикрепленной к крюку на стене.

Я отцепил эту лестницу, установил ее в нужное положение и взобрался наверх. Потом выждал с минуту под решеткой, прислушиваясь к тому, что происходит наверху. Но там все было тихо. Тогда я поднял руки и толкнул ее.

Решетка не поддавалась.

Я ее толкал, дергал, дубасил по ней кулаками, потея, осыпал ее проклятиями. Ни с места. Я поднялся еще на одну перекладину, наклонил голову и, тужась и раскачиваясь, уперся в нее загривком и плечами. Раздался легкий скрежет — она поддалась. Я спустился на одну перекладину, немного подождал, потому что пот заливал глаза, и попробовал снова приподнять ее с помощью одних только рук. Она была тяжелая как черт, этакая дура из толстого железа, и все же поддалась она довольно легко. Я сдвинул ее в сторону, выбрался наружу и очутился на закрытой площадке. Там было несколько мусорных ящиков, строительная тачка и куча всяких досок. Были там и двойные ворота, закрытые на засов и на висячий замок. Замок был очень ржавым, но ключ в нем повернулся без труда. Я снял замок, отодвинул засов и увидел перед собой какой-то переулок. Тщательно прикрыв за собой ворота, я выскочил в этот переулок. Он вел обратно к той же улице.

С ощущением восторга, какой, наверно, испытал Колумб, когда его взгляд впервые упал на ту самую, чертовски древнюю и сухую землю, я промчался обратно по переулку, закрыл ворота, навесил на них замок, слетел вниз по угольному желобу, поставил решетку в исходное положение и вернул на место приставную лестницу. Сейчас требовалось только одно — продержаться несколько часов в этом глубочайшем подполье. Потому что теперь я уже был на пути к побегу. То есть готов выйти прямо на посольство. Еще восемнадцать часов, — думал я, — и либо я окажусь там и поражу всех своей изворотливостью, либо попаду в места совсем иные и буду мечтать лишь о том, как бы поскорее помереть. Да полегче. Да поопрятнее.

Часть XII

Глава 46

Котельные в чешских казенных домах расположены, как правило, в больших захламленных помещениях. Шесть месяцев в году в стране стужа, поэтому мощная отопительная система и, соответственно, сеть трубопроводов непременно есть в каждом доме.

Здание, которое я приглядел, никак не выпадало из этого правила. Котельная здесь была футов в сорок. А в ней столько всяких кранов, втулок, рычагов, круглых циферблатов и асбестовых трубок, что их бы с лихвой хватило для рубки подводной лодки. К этой котельной примыкали две похожие на шкафы клетушки. В одной из них был сломанный стул, раскладушка, мешок сажи и куча разных запчастей; в другой — деревянные бруски, видимо, аварийное топливо. Ни на одной из дверей — ни замков, ни ключей. Вот в этой-то куче брусков я и надумал спрятаться.

И через пару часов уже начал об этом жалеть. Раскопав себе ямку в углу — подальше от входа, я улегся в очень неловкой позе, в полуобмороке от влажной жары.

Я уже научился различать звуки — всасывающие вздохи лифта, скрип стульев, далекий перестук пишущих машинок. Время от времени в котельную входил истопник. Раз я услышал, как он раскуривает трубку. Как потом кашляет и сплевывает. Но в клетушку с брусками он не зашел. Я лежал в темноте, вылупясь на полоску света под дверью. Один раз я шевельнулся, раздался грохот падающих брусков, и у меня внутри все оборвалось. Я так и замер, обливаясь потом, жгущим и разъедающим все тело.

Я засыпал и просыпался, засыпал и просыпался — и так раза три-четыре. В последний раз, осоловело приоткрыв глаза, я вдруг увидел, что полоска света исчезла. Я тихо лежал, вслушиваясь. Вздохи лифта умолкли и шагов наверху больше не было; только кряхтело и поскрипывало старое здание.

Я, шатаясь, выбрался из-под груды брусков, толкнул дверь и вышел в котельную. Там было душно, но благостно просторно. С минуту я стоял, прислушиваясь. Ничего, кроме шорохов и скрипов здания. Да далекого шума машин. Я зажег спичку и подошел к двери. Закрыта.

Я забыл проверить, где выключатель, и несколько минут его искал, чиркая спичками, пока не сообразил, что, наверно, он на противоположной стороне. Черт! У меня оставалось всего четыре спички и четыре сигареты, которые я принес с собой из Баррандова. А ночь-то предстояла долгая!

И потому я подумал, что нужно устроиться как-то поудобнее. Я принес из соседней каморки раскладушку. Это такая штуковина, сделанная из железных трубок и вонючего полотна, которая дважды падала, пока я к ней не приноровился. Я сам дивился почти звериной чуткости своих движений — так страшно было чем-нибудь громыхнуть в темноте. Сняв ботинки, я улегся вытянувшись в этой чернильной ночи и лежал, ощущая, как в мои измученные, истерзанные члены возвращается жизнь Воздух все еще был спертым и горячим. Я лежал и вслушивался в собственное дыхание, в глухие удары своего сердца. И с тем, наверное, заснул. Я был до одури измученным, до жути вялым, заторможенным из-за всей этой свистопляски, этих передряк. Потом, через какое-то время, я пришел в себя; нога моя, лежащая на железной трубке, совершенно затекла, и шею свело, как в столбняке. Я понятия не имел, который час, и страшно жалел, что забыл свои часы на тумбочке в Баррандове. Я присел, закурил сигарету и со спичкой в руке пошел осматривать помещение — в надежде, что среди разных прочих циферблатов здесь обнаружатся и часы. Но часов не было. Вокруг было очень тихо. Тело, хоть и свинцом налитое, все же немного отошло. Значит, я проспал час, а то и два. И сейчас, наверно, семь. Или восемь? На улице, видимо, уже темно. Я решил, что можно рискнуть и открыть решетку.

Докурив сигарету, я снова обулся и, отцепив приставную лестницу, медленно взобрался по ней, постоял наверху, прислушиваясь, потом толкнул решетку и, снова прислушавшись, сдвинул ее в сторону. Темно-синее небо. Приятная зябкая сырость Идет дождь. Я взобрался еще на пару перекладин и высунул голову наружу. Бульканье водосточных труб; чудные, восхитительные всплески журчащей в желобах воды. Где-то пробили часы. Половина. Половина чего?

Я оставил