не чувствовал, зная, что если ему нужна будет частица божественной силы — она её ему даст.

Сейчас же её не было. Он самолично оставил её в одном из храмов Миардель, по Её указке. Спорить с Богиней он не смел, но её приказ остался непонятым, хоть и выполненным.

Без Сферы Эммисар чувствовал, что умирает.

Прикрыв двери номера, Борзун столкнулся на лестнице с одной из подавальщиц, крысиное личико которой явно указывало на родство с Магаром. Дочь или племянница, видимо — Борзуну было на это плевать. А судя по взгляду, которым одарила его девушка, прошмыгнув и попытавшись не коснуться его даже краем одежды, привлекательности он у местных баб явно не имел.

Да и плевать! Он здесь остановился не для того, чтобы развлекаться с трактирными шалавами. Вытаращив глаза, он подмигнул побледневшей девушке, которая имела неосторожность украдкой оглянуться.

Зал притих после его появления. Он чувствовал их страх и стыд. Их стыд за то, что они боялись его, выглядевшего, как последнего бродягу. От заклеймённого каторжника или нищего его отличали только три вещи: его меч, его кинжал и кошель с золотыми монетами, на который он мог выкупить всё это вшивое заведение, если бы захотел.

И весь этот сброд сейчас сидел и делал вид, что всё в порядке. Ни демона было не в порядке, на самом деле!

Он не знал, почему Миардель внезапно изменила к нему своё отношение. Разумеется, это было не внезапно, и всегда её неудовольствию предшествовали те поручения, с которыми он не мог справиться, но всё же — слишком быстро. Поразительно быстро произошло падение от Эмиссара до того, кем Борзун сейчас выглядел.

Головные боли и приступы удушающего кашля, когда, казалось, ты выхаркиваешь свои лёгкие, но только чтобы навсегда избавиться от того тягучего комка, что лежит грузом в груди и рвёт лёгкие при каждом глубоком вздохе.

Алкоголь.

Его спасал только алкоголь. Каждый раз напиваясь до беспамятства в этой вонючей дыре, он на целую ночь забывал о терзающих его болях. А ведь его как-то предупреждали, что божественная сила никогда не сможет удержаться в теле обычного человека и быть, как своя. Это две чуждые силы. Это как пытаться наполнять меха количеством воды, большим, чем на полстакана, каждый раз, растягивая обвисший бурдюк.

И сейчас Борзуна интересовал только один вопрос: «Когда же он разорвётся?».

— Гномьей, — упёршись на стойку произнёс разбойник. — Давай сразу две.

То ли трактирщик ещё не отошёл от внушения, то ли просто привык, но к заказанному крепкому пойлу гномов, на стойку легла тарелка с подкопчёнными ушами рибуса, нарезанными на тонкие полоски, что Борзун принял, как должное.

Крепчайший самогон коротышек прокатился по пищеводу, вызвав дрожь. Выдохнув, Борзун знаком приказал повторить. После второй порции, он цапнул с тарелки несколько ломтиков и отправил их в рот. Заглушить жжение гномьей водки он даже не пытался — не выйдет. А вот сбить вкусом полыхающее пламя ненадолго удастся.

Застыв возле стойки, он с удовольствием чувствовал, как терзающая боль похмелья отступает, но вот хмель в голову так и не ударил.

«И долго ты будешь так существовать!?».

Громовой голос, раздавшийся у него в голове, заставил от неожиданности присесть, зацепив тарелку с копчёностями, которая звякнув, слетела со стойки, разбросав по полу куски.

«Ты — Эммисар! Ты служишь мне!», — взревел яростный голос Миардель, но он понимал — слышал его только он сам.

Резкая пульсирующая боль дезориентировала, как всегда бывало, когда Она связывалась с ним с помощью Сферы. Вот только сейчас Сферы не было. Миардель, презрев всё беспокойство о сохранности разума своего слуги, беседовала с ним напрямую.

«Ты будешь жить! И чтобы жить, тебе нужно брать жизни тех, кто её не заслуживает! — Не иначе, как внутренним чувством, он почувствовал, что Она сейчас улыбается. Искренне и веселясь. — Ты же хочешь жить?».

Уже заваливаясь на пол, он почувствовал удар по голове. Несколько бродяг, которые сидели за соседним столиком, подскочили к нему. Он прекрасно чувствовал, как у него сдёрнули с пояса кошель, а потом ткнули чем-то острым в район печени. Боли не было. Было только удивление: «Как они осмелились?».

Бросив руку на пояс, он с удивлением понял, что его оружие уже кто-то пытается вытащить, пользуясь его беспомощностью. С силой сжав пальцы, Борзун услышал сдавленный крик и хруст костей.

«Не трогай чужое», — с горечью подумал он, понимая, как смешно звучит эта мысль.

Когда чужая конечность обмякла, он вытащил кинжал и ткнул в первое, что заслоняло его взгляд. Это оказался бок одного из нападающих, который в данный момент его пытался обшаривать. В тот момент, когда лезвие вошло в чужую плоть, Борзун почувствовал необычайный прилив сил.

Зрение прояснилось. И он готов был поклясться, что рана напротив печени уже запеклась коркой.

«Ты — Эмиссар! — голос в голове расхохотался, но боли больше не причинял. — Ты мне обязан, смертный! Действуй!».

Всего лишь малая толика маны влилась в его многострадальное тело, но ощущения были, словно он принял вываренную ветку дурман-куста, вот только эта сила разум не туманила. Наоборот, он давно так хорошо себя не чувствовал.

С лёгкостью отведя неуклюжий удар бродяги, он схватил его за руку. Рывок, и вот Борзун уже стоит на ногах, поигрывая кинжалом, а бродяга скулит у его ног, баюкая сломанную конечность. Один взмах, и лежащий на грязном полу трактира утратил шанс встать. Булькнув перерезанным горлом, бродяга распластался, начав биться в конвульсиях.

Очередная смерть вымыла весь хмель с головы Борзуна. Он почувствовал, как по жилам струится обжигающий огонь. Именно это подзабытое чувство он подспудно желал ощутить ещё раз, действуя во славу Её.

Прокрутив несколько финтов кинжалом, он усмехнулся, а потом точным броском отправил его в сторону двери, через которую пытался незаметно просочиться подельник убитого. Миг, и второй хуман заваливается назад с рукоятью кинжала, торчавшей из глазницы, приоткрыв собой входные двери, отчего вовнутрь ворвалось облако густого пара.

От нахлынувшей энергии Борзуну захотелось заорать, однако, против его воли, губы произнесли совершенно другое.

— Во славу Твою, — прошептал Борзун, чувствуя, как вся энергия, переполняющая его, утекает словно в песок, оставляя ему малую толику. — Во славу, — склонил голову он, отчаянно давя в себе желание заорать от обиды и понимания того, что ему предстоит.

Посетители замерли на своих местах, с опаской смотря на того, кто по их мнению должен уже был быть на пути в Поля Забвения от полученных ран.

Когда странный бродяга, которого они видели перед собой, поднял голову, его глаза, не выражали ничего. Ничего там, где у самого закоренелого душегуба всегда плескалось хоть что-то человеческое. Эти глаза были пугающе пусты.

Просто два куска