– Хм, точно?

Она отодвинула стул и встала.

– Я серьезно… Ни открыток, ни тортов, ни цветов, договорились? – Она поджала губы, и ее глаза потемнели.

– Ладно.

Она одобрительно кивнула, радуясь, что я не стал спорить. Напряжение, наполнявшее комнату, мгновенно рассеялось.

Не знаю, почему она попросила об этом, в шутку или нет, но мы недостаточно близки, чтобы я приставал к ней с расспросами. Если наступит день, когда мы сможем быть абсолютно откровенны, я буду рад ее выслушать. Но у меня такое ощущение, что хоть что-то об этой женщине знают очень немногие.

– Ну, с какого цвета хочешь начать? – Нора подошла к дальнему застекленному шкафчику, стоявшему у стены.

Я никогда туда не заглядывал, поэтому для меня стало сюрпризом, что в шкафчике оказалась куча продуктов.

Нора взяла пакетик сахарной пудры и маленькую коробочку с нарисованной на ней радугой. Может, это пищевые красители? Мои предположения подтвердились, когда она открыла коробочку и достала четыре маленьких флакончика с белыми крышками. Красный, желтый, зеленый и голубой.

– Подай, пожалуйста, из холодильника масло и молоко.

Она надорвала пакет с пудрой и, открыв ящик перед собой, достала мерную чашку. Мне показалось забавным, что я здесь живу и не знаю, где все это находится.

– Конечно, мэм, – ответил я.

Она повернулась ко мне с дьявольской улыбкой на лице… Я слишком невинен, чтобы на меня так смотреть.

Выяснилось, что я ужасный кондитер. Мне не удалось украсить простой торт, не перевернув в кухне все вверх дном.

– Только одну-две капли, – напомнила мне Нора, как будто полминуты назад, когда она накричала на меня за то, что в первую чашку с глазурью я вылил полбутылки красителя, я не усвоил урок.

Откуда мне было знать, что этой маленькой бутылочки достаточно, чтобы выкрасить рот Эллен в красный цвет на неделю?

– Нам нужно еще сахара, – сказала Нора.

Я схватил со стойки упаковку: пудра пересыпалась на одну сторону, и тут я заметил, что верх пакета отрезан. Прежде чем я успел что-то сделать, порошок оказался на столе и на полу. Мое лицо покрыло облако белой пыли, а Нора махала рукой, и на нее садился сахарный туман.

– О господи! – смеясь, воскликнула она.

Я оглядел устроенный мной беспорядок и положил пакет на стойку. Как бы в насмешку он соскользнул на пол, и последняя пудра клубами взвилась в воздух. Моя толстовка стала почти совсем белой, и изображенный на ней сокол был едва виден. Когда Нора улыбнулась, в уголках глаз у нее появились очаровательные лучики.

– Извини, я не знал, что он был открыт.

Я вытер руку о стол. Хотя ощущение пудры на коже было приятным, я больше никогда не буду ничего печь. Принято к сведению. Черная майка Норы тоже покрылась пятнами сахарной пудры, так же как руки, щеки и темные волосы.

– Ничего страшного!

Она заразительно улыбнулась, и я перестал смущаться из-за устроенного кавардака. Удивительно, что она не сердилась. Не понимаю почему.

Поглядывая на меня и покачивая головой, Нора отодвинула от себя миску для смешивания и взяла рулон кухонных полотенец. Пустила воду и начала руками сгребать в раковину пудру.

– В первом семестре в кулинарной школе я забыла закрыть крышкой пятилитровый миксер и рассыпала четыре с половиной килограмма кондитерского сахара. Думаю, можно не объяснять, что мне понадобилось еще три часа, чтобы все почистить и переделать задание. А мой учитель был таким мерзавцем, что не позволил никому мне помогать.

Ее руки, наводившие порядок, так и мелькали. Наверное, мне нужно ей помочь.

– Ты получила зачет? После того, как все переделала?

– Не-а. Я же говорила, мой инструктор – настоящий засранец.

Я взглянул на нее. Нора подняла покрытую пудрой руку, чтобы почесать лицо, и вытерла щеку, размазав белое пятно по загорелой коже.

Я взял бумажное полотенце и стал помогать ей.

– Вот почему я хочу быть учителем.

Она положила пустой пакет из-под пудры в мусорное ведро.

– Чтобы быть засранцем?

Я рассмеялся и покачал головой:

– Нет. Как раз наоборот. В десятом классе у меня был преподаватель, мистер Хапонек. Он работал с полной отдачей и был замечательным учителем. Но чем старше я становился, тем хуже мои педагоги выполняли свои обязанности. Среди учеников в нашей школе я видел много ребят, которым требовался хороший учитель. Сама понимаешь, это имеет значение.

– Как тебе было учиться в старших классах?

Ужасно. Полная жопа.

– Все было нормально, – ответил я.

Я не думал, что она рассчитывает на правдивый ответ, и не был уверен, что хочу рассказывать ей, как это было на самом деле.

Это было похоже на то, как люди спрашивают «Как дела?» и хотят услышать только «Хорошо». Дальнейшие объяснения вызывают у них только неловкость.

– А я не ходила в школу. Я училась в частном заведении под Сиэтлом. Это был кошмар, – сказала Нора, удивляя меня искренностью.

– В моей школе тоже был кошмар, – признался я.

Нора окинула меня скептическим взглядом.

– Бьюсь об заклад, ты пользовался популярностью. Ты же был качок, да?

Я чуть было не рассмеялся.

Качок? Я? Пальцем в небо.

– Не совсем так. – Я почувствовал, как краснею. – Я был никем, потому что был недостаточно крут, чтобы считаться популярным, и недостаточно умен, чтобы зубрилы принимали меня за своего. Я был где-то посередине, и никто не обращал на меня внимания. Я был толстым, и популярные ребята дразнили меня, когда им надоедало доставать других. Но, если честно, я не осознавал, как плохо мне было, пока не переехал в Вашингтон посреди последнего учебного года. Там моя жизнь оказалась совсем другой.

Нора достала из хозяйственного шкафа щетку и совок. Она стала подметать пол, а я смочил бумажное полотенце и принялся вытирать стол, попутно прикидывая, что бы еще вспомнить о школе, чтобы поддержать разговор.

– Ничего нет хуже компании уродов, которые верховодят в старших классах, – сказала Нора.

В ответ я хихикнул.

– Это самое верное замечание из всех, которые мне доводилось слышать.

– Думаю, я немного упустила, – добавила Нора, глядя в никуда.

На ее лице снова появилось скучающее выражение.

– Ты всегда хотела стать шефом-кондитером? – спросил я ее.

Мы практически убрали сахарную пудру, но я не хотел заканчивать разговор. Я почти жалел, что нет другого пакета, который я мог бы случайно опрокинуть на пол.