заставило аналитика огорчиться при мысли о потере пациента. В результате аналитик сделал центрированную на пациенте интерпретацию, сказав, что пациент хочет освободиться от собственной печали и потому хочет, чтобы он, аналитик, испытал боль разлуки и утраты. Пациент ответил: «Да, я могу делать вам то же, что и вы мне. Вы в моих руках. Это уравнивание». Через секунду он принялся жаловаться на то, что его отравляют, а после обсуждения государственной политики ядерного сдерживания пожаловался на проблемы с желудком и понос и пояснил, что вынужден «высирать» каждое слово, полученное от аналитика, чтобы не заразиться от инфицированного молока.

Мне кажется, что пациент счел центрированную на нем интерпретацию угрожающей, поскольку она открывала его таким переживаниям, как грусть, тревога и вина, которые ассоциировались с утратой аналитика. Он почувствовал, что эта интерпретация вынуждает его принять эти возвращенные ему чувства: конкретным образом он ощущал их как яд и пытался вывести наружу с фекалиями. На катастрофический характер своей тревоги пациент указал, заговорив о ядерном катаклизме. Он нуждался в том, чтобы аналитик признал, что он сможет поддерживать с ним отношения только в том случае, если тот согласится удерживать ассоциируемые с утратой переживания в своей психике и не будет пытаться возвратить их пациенту прежде времени. После недолгого контакта с переживанием утраты психотический процесс закрепился вновь в утверждении пациента, что он «высирает» каждое сказанное аналитиком слово.

В такой ситуации интерпретация может оказаться невыносимой, даже если она правильна. Психотический процесс делает переживание настолько конкретным, что инсайт становится ядом и должен выводиться наружу с фекалиями. Когда аналитик предположил, что пациент хочет освободиться от своей печали и желает, чтобы аналитик испытал боль разлучения и утраты, он установил связь между желаниями пациента и душевным состоянием аналитика. Пациент почувствовал, что аналитик осуждает эти желания и отталкивает мучительные чувства обратно к пациенту, что вынуждает того снова бежать под защиту психотической организации, объявляющей болезненный инсайт ядом.

Другая ситуация наблюдается, когда пациент не является психотиком и обладает большей способностью выносить понимание и инсайт. Материал именно такого характера я почерпнул в анализе сорокалетней женщины (г-жи Ж.), преподавателя высшего учебного заведения, через два года после начала ее анализа. Ребенком она часто практиковала бегство в фантастический мир, где присоединялась к персонажам книг или телепередач, спасаясь от страданий и тревог, с которыми встречалась в семье. Ее история содержит множество свидетельств чрезвычайно беспокойного, бурного и даже насильственного поведения, и она часто попадала в ситуации, где навлекала на себя эксплуатацию, плохое обращение и даже опасность. Это было особенно выражено, когда она находилась в подростковом возрасте, а сейчас повторялось с ее четырнадцатилетней дочерью, создававшей ей серьезные проблемы.

Она пропустила сеанс в понедельник, а вторничный сеанс начала с того, что сказала: «Я интересовалась, получите ли вы мое сообщение. Я разговаривала с девушкой, которая сказала, что положит записку в ящик вашего стола. Я знаю, что происходит с такими записками. В воскресенье я пыталась узнать, как позвонить вам домой».

«В поезде я представила, что встретила знакомую, которая спросила: „Ну, как ты?“, и я ответила: „Все хорошо, вот только моя кафедра разваливается, дочь убежала, и я не знаю, где она, а муж сыт по горло и ничего не может сделать, а в остальном все нормально"».

Далее она объяснила, что пропустила сеанс в понедельник потому, что решила попасть на встречу с университетским казначеем и принять участие в обсуждении финансовых вопросов. Этот план возник на выходных, и она пыталась узнать, как позвонить мне и спросить, не могу ли я перенести время сеанса. Вместо этого она позвонила моему секретарю в понедельник рано утром и, подозревая, что записка до меня не дойдет, позвонила еще раз во время назначенного ей сеанса, чтобы объяснить, что ее не будет. Фактически получилось так, что как раз перед тем, как она собралась идти на встречу, ей сказали, что лучше ей туда не ходить; по ее мнению, было сочтено, что она там только помешает. Она добавила, что ее коллеги вели себя несколько театрально, а потому переговоры с казначеем в результате получились не очень эффективными.

Понятно, что мы имеем дело со сложной коммуникацией и взаимодействием пациентки и аналитика. У нас в наличии: пациентка, которая хочет, чтобы ее сообщение достигло аналитика, а на этом пути возникают различные препятствия; женщина, которая сообщает подруге, что все хорошо, но делает так, чтобы та знала о происходящих с ней несчастьях; профессор, которая пытается попасть на важную встречу, но которой говорят, что ее присутствие нежелательно, поскольку она только помешает. Все эти истории имеют очень важный переносный смысл, связанный, как мне кажется, с тем, что пациентке необходимо передать аналитику, что существует чрезвычайно серьезная проблема, которой нужно уделить внимание. Эта потребность передать сообщение занимает центральное место во взаимодействиях в ходе сеанса, но осложняется другими мотивами. Например, можно разглядеть перверсивную часть личности пациентки, враждебно настроенную к пониманию со стороны, и эта часть затрудняет или саботирует коммуникацию, уводя ее далеко от откровенности. Воображаемый комментарий, обращенный к знакомой в метро, является не просто выражением чувств пациентки, но также, по всей видимости, должен заставить человека, который слышит это, почувствовать неловкость, вину и смущение.

Я считаю, что в данной ситуации можно сосредоточить внимание либо на пациентке, ее душевном состоянии, психических механизмах и поведении, либо на аналитике – в отношении того же самого. В конечном итоге цель анализа – помочь пациентке обрести понимание самой себя, и даже в этом материале интерпретации могут быть использованы для изучения ее реакций и поведения. Однако я считаю, что в данном случае пациентка интересовалась в первую очередь тем, как ведут себя ее объекты. Она чувствовала, что я нисколько не облегчил ей задачу связаться со мной на выходных, и вынуждена была преодолеть ощущение того, что является помехой и что ее вторжение нежелательно. Сознательно она чувствовала, что делает все возможное, и пыталась связаться с моей секретаршей, но она также знала, что происходит с сообщениями, которые для меня оставляют. Когда она представляла, как говорит, что все хорошо, она частично иронизировала, а частично – пыталась заставить меня почувствовать дискомфорт. Более того, она не скрывала некоторой театральности своего поведения, так что было непонятно, какова же на самом деле была ее внутренняя реальность. Я думаю, в том, как она должна была говорить, что с ней все хорошо, и в ее стремлении держать себя в руках проявлялись элементы отчаяния и безысходности. Ее высказывание, будучи очевидным отрицанием того, что