— Вот сейчас мы ему парок поддадим, — весело пообещал Каланча и, тряхнув горящими ветками, провел ими по спине подвешенного.

Швейцарец взвыл от боли. Завертелся ужом, выворачивая суставы, а палач поинтересовался ласково:

— Что говорили срамного о государе?

— Не ведаю! Отпустите!

— Как скажешь, тогда и до дома спровадим.

— Разное.

— А ты вспомни!

— Говорили, что царь молод, но любит учиться, склонен к наукам. Говорили о том, что было бы хорошо использовать в своих целях его тягу ко всему иноземному. А лучше и вовсе склонить его на свою сторону. Тогда от него была бы большая польза, можно было бы усмирить аппетит прусского курфюрста, а войсками Петра погрозить императору Леопольду.

— Ах вот оно как! — невольно подивился Ромодановский. — Что еще говорили о Петре Алексеевиче?

Горящий веник прошелся по загривку немца, заставив его взвыть. Запахло палеными волосами.

— Аааа!.. Я оказался там случайно.

— Вот и отвечай, коли нечего бояться!

— Говорили, что царь Петр намеревается с посольством отправиться в Европу искать союзников против Турции… — швейцарец неожиданно умолк.

— И что с того?

— Во время этого посольства его планируют убить, а на престол поставить его сестру Софью. А уж она на все сговорится. И письмо уже отправлено, а что в нем не ведаю.

Едва договорив, швейцарец впал в беспамятство: голова свесилась на грудь, а волосы, растрепавшись, длинными хвостами упали на плечи, закрыли лицо.

— Сними его, — распорядился князь Ромодановский.

Скрипуче крутанулся вороток, ослабив натянувшуюся веревку, и безвольное тело немца брякнулось о дощатый пол.

Поманив пальцем Матвея, князь Ромодановский научил:

— Пусть отлежится покудова с недельку, а когда раны заживут, повторишь по новой. Дашь шестьдесят кнутов.

Ссутулившись перед величием князя, Каланча с открытым ртом внимал каждому слову.

— Не сумлевайтесь, сделаю все как надо, — пообещал заплечных дел мастер. — Не впервой.

Поклонился Матвей вслед удаляющемуся начальнику приказа и, повернувшись к Каланче, крутившему в руках кнут, произнес в сердцах:

— Чего застыл олухом неотесанным! Плесни на иноземца ведро воды, не дай бог околеет! Вот тогда вместо него на дыбе висеть будешь.

Черпанул Каланча студеной воды из кадки, стоящей в углу и, прицелившись, плеснул прямо в заострившееся лицо немца.

— Ага, зашевелился! Живой, стало быть. Это тебе, милок, не девкам под подолы заглядывать. Это тебе Преображенский приказ государя батюшки!

Царя следовало искать во дворце Лефорта — каменном особняке, отстроенном по последней европейской моде. В просторных залах собиралось до двух сотен человек, где под роговые инструменты и мелодичные звуки флейты затевались танцы.

Молодой Лефорт, такой же высоченный, как и Петр, но более впечатляющей стати, доказывал всей Немецкой слободе, что он способен не только умело драться на шпагах и стрелять, но и выделывать пируэты под французскую музыку. Глядя на его лоснящееся от удовольствия лицо, трудно было предположить, что всего несколько лет назад он был в ужасе от знакомства с Россией и, приплыв из Голландии в Архангельск, тотчас пожелал вернуться на родину. Но единственное, что сумел сделать, так добраться до Москвы, где, голодая, напрашивался в услужение к иностранным послам, работая едва ли не за тарелку щей.

С Петром его свел случай, когда он за несколько гривен переуступил экономку с соседнего двора долговязому нескладному отроку. Кто бы мог подумать, что наглецом, осмелившимся выторговывать у него целую полтину за сдобную девицу, окажется сам русский царь Петр Алексеевич!

В короткий срок они сделались задушевными приятелями и в перерывах между обильными возлияниями обменивались барышнями из Немецкой слободы.

Теперь на месте обыкновенного сруба, в котором Лефорт был вынужден проживать из-за безденежья, был воздвигнут каменный дворец, подавлявший своим великолепием убогие лачуги, притулившиеся к его изгороди.

Князь Федор Юрьевич Ромодановский швейцарца Франца Лефорта недолюбливал, однако дерзить фавориту государя не смел. Тщательно скрывая чувства, он не забывал строить ему кривоватые улыбки и, едва ли не обрывая при этом подкладку, всякий раз вертеть в кармане кукиш. В тайне Федор Юрьевич надеялся, что Лефорт когда-нибудь сломит себе шею в череде бесконечных развлечений и утех, и тогда князь-кесарь будет единственным, кому государь станет благоволить.

А сейчас, уподобившись царю, следовало широко раздвигать губы, от нахлынувшей радости пускать пузыри, давая понять генералу, что швейцарская земля не рождала лучшего представителя, чем достопочтенный Франц Лефорт.

Дворец генерала охраняла дюжина солдат из Преображенского полка. Чубатые, с аккуратно стрижеными бородами, лоснящиеся от сытости, в них теперь невозможно было узнать кухаркиных детей, являвшихся товарищами Петра в молодецких забавах. Гордыня так и выпирала на их самодовольных лицах! И даже от великородных бояр, чья дородность едва удерживалась тугими поясами, они воротили носы.

Нижние этажи дворца затемнены, а вот на верхнем, где по обыкновению устраивались балы, полыхали свечи, распаляя воображение. К дому примыкало несколько клетушек, в которых проживала челядь.

Князь Ромодановский подошел к Красному крыльцу, цыкнул на двух пьяных французов, выскользнувших из дверей и, подняв дородную голову, устремился прямиком в покои Лефорта.

Комната была полна народа. Кроме Петра и Лефорта, в ней находилась еще дюжина гостей: худородные местные дворяне, а между ними — пять баб в иноземных платьях. Заприметив князя Ромодановского, неловко топтавшегося в покоях, Петр поднялся и восторженно провозгласил:

— Да это же мой генералиссимус! Что, Федор Юрьевич, решил отвлечься от бранных дел и заглянуть к нам на пир? Одобряю, князь-кесарь!

Объятия государя оказались неожиданно крепкими. Ничего, выдержал, даже не крякнул, только рот перекосило от напряжения.

— Дело у меня, государь, — сдержанно ответил Ромодановский, покосившись на женщин.

Было на что посмотреть. Крепкие корсеты выгодно подчеркивали фигуры, а прекрасные овалы едва не вываливались наружу. Это не местные девки, что скрывают красоты под шестью платьями!

— А может, тебе, князь, стоит отдохнуть от дел? Мы тебе красавицу отыщем.

Ромодановский сдержанно кашлянул. Неловко как-то царю перечить.

— Повременил бы я, Петр Алексеевич.

Царь всплеснул руками:

— Неужели Феклу Тимофеевну испугался?

Ромодановский махнул рукой: