Трудно сказать, что в это время происходило при испанском дворе и отвлекло де Сайяса от проблем друга аж до сентября, но тем временем армия Альбы вошла в Брюссель, а затем и в Антверпен, и оправдались самые худшие опасения. На Плантена произвело неизгладимое впечатление, когда одного известного коллегу-типографа забрали прямо из постели среди ночи и бросили в тюрьму только потому, что кто-то шепнул Альбе, что тот принимал участие в разгроме церкви. Он начинает заверять своих испанских корреспондентов, что никогда не имел никаких дел с людьми, участвовавшими в восстании, а ван Бомбергены якобы были добрыми католиками до самого 1566 года.

Шесть писем одно за другим – все без ответа. От письма к письму заверения издателя в лояльности церкви и короне становятся все пламеннее и убедительнее. Весной он пишет, что рад окончанию религиозного мира в Антверпене: «Я рад, что благородный город наконец-то очищен от бесстыдной банды, которая наперекор желанию Его Величества и против интересов общества вообразила о себе, что несет какое-то обновление. Теперь я вижу, что большинство из них просто сбежали, а другие готовы под страхом наказания отказаться от своих новых убеждений»[99]. Это он про кальвинистов.

Летом в его посланиях уже сквозит неприкрытый страх. Неужели де Сайяс не получает его писем? Что случилось? Не болен ли он, не приведи Господь? Или, может быть, кто-то сказал ему о Плантене что-то плохое? После прибытия Альбы в Брюссель он пишет все еще интригующе молчащему испанцу в совершеннейшей панике и полном отчаянии («поджав хвост» – по выражению Сандры Лангерайс): «Что касается ситуации с моей фирмой и торговыми делами, то я полностью распрощался с людьми, финансово поддержавшими меня в открытии типографии. Теперь, когда я ни с кем не связан, дела идут, конечно, не так хорошо, но мне так больше нравится. С этого момента я предпочту иметь меньше, чем зависеть от людей, на которых не могу положиться, когда речь идет о благонадежности и приверженности католической религии. До моего последнего вздоха я повинуюсь католической церкви в Риме и Его Королевскому Величеству»[100].

На самом деле разрыв с партнерами не был ни внезапным, ни окончательным. Ни дружбы, ни деловых отношений с ними Плантен не прекратил, просто в дальнейшем не афишировал их. Они тайно переписывались: письма прятали в тюках с товаром, курсировавших между Антверпеном и Франкфуртом, куда сбежал Корнелис. В то время это был распространенный способ: беженцы использовали торговые пути, чтобы поддерживать контакты с друзьями и близкими.

Когда весть об одобрении его идеи в сентябре 1567 года достигла Антверпена, Плантен, судя по письмам, был на грани нервного срыва и каждую минуту ждал, что за ним придут. Королевское покровительство сняло все вопросы о его религиозной и политической благонадежности. И сделало возможным осуществление самого сложного и масштабного издательского проекта того времени – Полиглотты.

«Чтобы продемонстрировать искренность моих намерений и не дать никому повода думать, будто я хочу заманить Его Величество в лабиринт бесконечных расходов, я готов и предлагаю издать эту Библию от имени Его Величества, если ему будет угодно предоставить мне от 12 000 до 16 000 гульденов . Я могу напечатать ее в шести томах в течение трех лет с момента поступления указанной суммы и предоставить Его Величеству столько копий, сколько он пожелает в соответствии с понесенными расходами. Это станет для Его Величества лучшим способом небольшими усилиями обрести солидную репутацию и бессмертную славу, чем если бы он издавал такой труд в другом месте. Я надеюсь выполнить работу так, что больше ни одна типография не сможет выпустить такого прекрасного шедевра печатной продукции. Коротко говоря, я не пожалею никаких сил для дела католической церкви и славы Его Величества»[101].

Титульный лист Полиглотты, 1568–1572. Внизу размещено имя спонсора и покровителя издания – испанского короля Филиппа II, который так и не заплатил обещанной суммы

В 1556 году начинающий типограф Кристоф Плантен уже посмел обратиться к испанскому монарху, направив ему образец своей работы, и король отреагировал благосклонно. Но в тот раз он не просил 16 000 гульденов – больше, чем стоила теперь его типография. Если на кого-то сумма 16 000 не производит впечатления: это как если бы IBM или Apple получила правительственный заказ на сумму почти в полтора раза превышающую стоимость самой компании. Балансируя на грани краха из-за антиправительственной деятельности своего руководства.

В биографии нашего героя наблюдается не один такой эпизод: в кризисной ситуации, когда кажется (или даже точно известно), что все потеряно, он наперекор всему начинает новое масштабное дело – и добивается успеха. Новый кризис – и еще одно предприятие, более амбициозное, чем все, что он делал до этого. Вот и сейчас неприятности из-за партнеров-кальвинистов и преступной типографии привели к реализации величайшего издательского проекта из когда-либо осуществленных на тот момент. Самого дорогого и трудоемкого. А за этим – к росту его издательского бизнеса до невиданных доселе размеров.

Начал ли он работу над Полиглоттой только ради спасения собственной головы? Конечно, нет! Она уберегла его от репрессий герцога Альбы, но дело не только в этом. Разговоры о Полиглотте уже несколько лет ходили в издательских кругах, но взяться за нее никто не решался. Плантен загорелся этой идеей около 1561 года. Начал приобретать шрифты (только сирийский шрифт стоил 243 гульдена – полтора годовых заработка подмастерья), искал научных редакторов, платил им жалованье и позволял жить в «Золотом компасе» – все для того, чтобы они поработали с манускриптами, которые он сумел добыть всеми правдами и неправдами. Тогда ведь не было общедоступных архивов и библиотек, получить в свои руки книгу можно было, либо купив ее, либо договорившись с владельцем. Сколько писем ему пришлось написать, сколько переговоров провести!