Первой печатной Полиглоттой в современном смысле слова была Комплютенская, созданная в 1514–1517 годах. Шеститомное издание содержало Ветхий Завет на древнееврейском, латинском (Вульгата), греческом (Септуагинта) и арамейском языках, и Новый Завет на греческом и латыни. Сеть перекрестных ссылок позволяла быстро отыскать латинский эквивалент любого слова на других языках. В шестом томе имелись арамейский и еврейский словари. Полиглотта служила для читателя наилучшим пособием для изучения оригинальных языков Писания. После словарей была напечатана еврейская грамматика. Из 600 экземпляров сохранилось 97. Большая часть тиража погибла в кораблекрушении при транспортировке в Италию.

Плантен рассматривал Полиглотту как дело всей своей жизни. Первоначальный замысел повторить Комплютенское издание вылился в нечто большее. Она вышла в восьми томах in folio – Ветхий и Новый Завет на древнееврейском, греческом, латинском, арамейском и сирийском языках. Седьмой том содержал словари и грамматики всех этих языков, восьмой том – богословские комментарии, информацию об истории библейских текстов и библейских реалий (всего 18 статей).

Страницы Полиглотты: «Исход», первая глава. Параллельный текст на разных языках

Когда это «нечеловечески сложное дело» было наконец закончено, Плантен, по словам Монтано, пребывал в эйфории, потому что исполнил во славу Господа великую миссию. Речь шла не только о религиозных чувствах, но и об издательском честолюбии: он осуществил самый сложный, трудоемкий и дорогой проект в истории, и никто из современников уже не сможет с ним сравниться. Мы живем в светском обществе и рассуждаем о заслугах Плантена в контексте информационной революции. Другие аспекты его деятельности могут представляться нам более важными, чем многоязычная Библия, но сам он считал, что именно Полиглоттой вписал свое имя в историю, – и был совершенно прав.

* * *

В редактуре и сверке текстов участвовали более 20 филологов. Главным научным редактором и цензором стал Ариас Монтано – ревностный католик. В письмах де Сайясу он отмечал, что «Антверпен загажен лютеранами, кальвинистами, анабаптистами, атеистами и прочими заразами»[102]. Но в то же время он оказался настоящим интеллектуалом и блестящим ученым, выступая за то, чтобы возвращать людей в лоно церкви не принуждением, а убеждением. В этом смысле свою миссию по созданию Полиглотты, которая явит людям слово Божье во всей его полноте и правильности, он считал исключительно важной. Плантен очень ценил Монтано: «Благодаря его образцовому поведению, учености, уму, скромности, живому разуму и божественной добродетели было спасено уж не знаю сколько тысяч душ», – пишет он де Сайясу в военный 1572 год[103].

Плантен нашел выдающегося специалиста по древнееврейским текстам. Иоганн Исаак Левита, немецкий еврей, был профессором в Лувенском университете, работал с дядей Корнелиса Даниэлем ван Бомбергеном. В 1564 году он согласился на год приехать в Антверпен из Кельна и стать научным редактором еврейского текста – за жалованье всего в 70 гульденов. Впрочем, типограф пообещал издать его еврейскую грамматику тиражом в 1250 экземпляров, из которого профессор получал 100 копий, которые мог продать. Левита проделал огромную работу, но в книге его имя указано не было. Хочешь получить патент на печать в Антверпене при герцоге Альбе – бывшего раввина и лютеранина среди редакторов упоминать не стоит. При этом к древнееврейской части Полиглотты у проверяющих вопросов не возникло – сам автор цензуру не прошел, а вот его работа прошла.

Андреас Мазиус – еще один эксперт по древним языкам. Учился в Лувене, долго жил в Риме, где провел много времени в Ватиканской библиотеке, выучил языки и познакомился с экспертами из других стран. Про него говорили, что он будто жил в Иерусалиме во времена первых христиан – настолько впечатляющими были его знания.

Еще один знаменитый ученый – профессор еврейского языка из Гейдельберга Иммануил Тремеллий – не смог принять участие в работе над Полиглоттой. Это был не просто бывший иудей, покинувший родную Италию из-за трений с инквизицией, но еще и кальвинист – с таким редактором Полиглотта никогда не получила бы разрешения на печать. В этом смысле католик Мазиус, бывший своим в Риме, отлично поддерживал благонадежную репутацию проекта.

Другой специалист, знаток сирийского языка Гийом Постель, которого хотел пригласить Плантен, имел неосторожность в одной из публикаций рассуждать о близости христианства, иудаизма и ислама и возможности их объединения в одну религию, чем привлек к себе пристальное внимание инквизиции. Сжечь его не сожгли, но объявили сумасшедшим и заточили в один из монастырей под Парижем. А когда выпустили, то разрешили преподавать в университете, но не публиковаться. То есть поработать над Полиглоттой он тоже не смог.

Зато смог его ученик: в 1569 году в Антверпен приехал 28-летний Ги ле Февр (или Фабриций). Как и прочим приглашенным редакторам, Плантен предложил ему 70 гульденов жалованья и жилье в «Золотом компасе». Ле Февр читал на всех языках Полиглотты – латынь, греческий, древнееврейский, арамейский, сирийский. Именно он работал с сирийской частью Полиглотты, а также сделал сирийский словарь к ней.

Представьте себе, какая атмосфера царила в «Золотом компасе»! Ведущие лингвисты своего времени ели, спали и работали под одной крышей. Над греческой частью Библии работал Корнелис Килиан – многолетний сотрудник «Золотого компаса», «отец современного голландского языка». Важную роль в проекте сыграл Франц Рафеленг, начавший работать у Плантена корректором в 1564 году, а год спустя женившийся на его старшей дочери. Он учился в университетах Парижа (у Постеля) и Кембриджа, знал латынь, греческий, древнееврейский и арамейский, а также сирийский и арабский. Они с Маргаритой жили отдельно, но все дни Франц проводил в «Золотом компасе», где делил рабочий стол с Иоганном Исааком Левитой.

* * *

«Этот человек не от мира сего, он живет одним духом. Он не ест, не пьет, не спит»[104], – пишет о Плантене Бенито Ариас Монтано, с которым типографа теперь связывает крепкая дружба. Исключительно успешный предприниматель и издатель, он так и не научился наслаждаться жизнью. Портреты показывают нам усталого, практически изможденного человека. В его письмах из 1560-х годов часто встречаются жалобы на хронические колики. Зять Ян Моретус как-то заметил, что его тесть чувствует себя хорошо только тогда, когда покидает Антверпен, и снова начинает жаловаться на боли в животе, лишь только переступает порог «Золотого компаса»[104]. Другой друг типографа, гуманист Юст Липсий, через несколько лет в письмах их общему знакомому выражает беспокойство пошатнувшимся здоровьем тяжело работающего издателя: «Он стал тощим, как палка»[105].