Мужья ругались с женами, причем прилюдно, никого не стесняясь. Антону казалось, что вечером в поселке не оставалось ни одного трезвого жителя.

А еще запахи. После жизни в мегаполисе, пропахшем выхлопными газами, асфальтом, метро – да всем чем угодно, – Антону казалось, что он вообще не восприимчив к ароматам. Особенно после математички, которая несла за собой такой шлейф духов, что голова начинала кружиться, и рубашка тоже пахла математичкой, стоило той склониться над его работой.

Поселок под Ивановом, где находилась дача, как гордо именовала домишко бабушка, пах потом – мужским, ядреным, сшибающим с ног, едким, мерзким. И женским – смесью железа, дешевой туалетной воды, чего-то горького или чересчур сладкого. Запахом только что пожаренной картошки, химикатов, которыми обрабатывались парник или огород, краски для дома, извести для деревьев, земли, которая уже не хотела плодоносить, но ее заставляли, поливая навозом и удобрениями. Но все это было лишь шлейфом, разными нотами, если уж проводить аналогию с парфюмерией. Преобладающей нотой был один – давно немытого тела, нечистот, отсутствия хоть какой-то гигиены. Антон невольно поморщился и отстранился, когда бабушка его обняла.

– Чего ты отпрыгиваешь? – обиделась та, почувствовав, что внуку неприятны ее объятия.

– Ничего, – ответил Антон. Не мог же он сказать собственной бабушке, что от нее плохо, просто невыносимо даже не пахнет, а воняет. Грязным было все – платье, фартук, волосы. Будто это не та бабушка, которая приезжала в Москву, а другая. В Москве она такой никогда не была.

Антону нравилась чистота, этим он пошел в отца. Тот следил за собой, за уборкой в доме, порядком в вещах, и Антон все сильнее на него походил. Чем старше становился, тем больше требовал и от себя, и от других. Все подмечал – размазанную по зубам красную помаду у Елены Ивановны, географички. Так и хотелось ей сказать, чтобы стерла. Ему было невыносимо заходить в класс информатики – там всегда пахло едой. Молодой учитель, Глеб Павлович, приносил еду в контейнерах и хранил их в ящиках стола. Запах стухших салатов разносился на весь класс. Антон задыхался. Иногда, правда, запах исчезал. Видимо, кто-то жаловался на Глеба Павловича, его заставляли уничтожить припасы, проветрить класс. Но буквально через неделю информатик снова делал запасы еды, как заполошная белка, забывающая, куда зарыла орех. Глеб Павлович, открывая ящик, подолгу и удивленно мог рассматривать внутренности. Наверное, думал, что положил туда контейнер с салатом, а тот исчез. Почему он не ел в столовой, как остальные учителя, никто не знал.

И главное. Антон испытывал отвращение от запаха бабушкиного дома. Ему нравилось, как пахнет их квартира, где они когда-то жили вчетвером, а теперь остались вдвоем. Но в детской все еще оставался Юлькин запах, а в гостиной – мамин. Да, еле уловимый, но Антону хватало, чтобы вдохнуть и вспомнить. Запах папы и его кабинета ему тоже нравились. Поэтому он не мог объяснить себе, почему его так мутит от запаха бабушкиного дома, в котором именно для него не пахло ни пирожками, ни уютом, ни заботой. Даже бабушкой, мамой и Юлькой. Чем-то другим. Бабушкин домик был пронизан апатией, безнадежностью, разочарованием. И прежде всего – разломом, разрывом.

Этот дом не был домашним, семейным. Скорее пересадочным местом или плацкартным вагоном. Про него Антону Юлька рассказывала, как об одном из величайших своих приключений. Они с мамой ехали к бабушке в таком. Папа купил для Антона место в СВ, отчего тот страдал. От несправедливости, что ли. Скорее Юльке и беременной маме требовался СВ, а ему плацкарт – не развалится, доедет. Нет, папа не мог купить им билеты в плацкарт. Ни за что. Наверное, мама так решила. Юлька подробно описала, как все бухали – она употребляла этот глагол свободно, уместно, отчего Антону становилось нехорошо. Как маму рвало в туалете, а одного мужчину прямо в проходе. Юлька воспринимала все как экстрим, суперпутешествие. Антон – как то, от чего сбегал его отец и от чего он пытался оградить свою семью. Но мама вернула их в свое детство, в свой быт, в свое прошлое, от которого не желала избавляться. А прошлое подразумевало жизнь в поселке, где настоящей жизни давно не было. Где ничего не менялось годами, десятилетиями. Жизнь без будущего, подчиненная сиюминутным желаниям и поступкам. Выпить, подраться, поорать, ударить ребенка, покрасить забор. Или не красить забор, потому что не хочется. Краска может стоять днями, неделями, засыхать… Ну покрасим в следующем году. Какая разница? Отсутствие хоть какого-то планирования, хотя бы на ближайший день, убивало Антона. Он не мог, не умел и не хотел так жить.

Как и предполагала Настя, Юлька сколотила банду из местных мальчишек, и они каждую ночь обносили соседские огороды. Сестра была счастлива. Местные хулиганы слушались ее во всем, не задавая вопросов. Антон видел, что сестра пребывала будто в угаре, в адреналиновом шоке, как под наркотиком, и ее организм требовал новую дозу. Юльке становилось мало огородов, садовых участков, она хотела большего – воровать куриц, гусей.

– Ты хоть понимаешь, что все в деревне знают, что это ты? – взывал к разуму сестры Антон.

– Ну и что? – не понимала Юлька упрек.

– А то, что это – преступление. Нельзя брать чужое! Нельзя воровать! – кричал Антон. – Представь, если бы кто-то из раздевалки украл твои кроссовки, куртку, телефон, вытащил из рюкзака деньги. Это то же самое!

– Не, тут другое, – пожала плечами Юлька, – тут все воруют. Мамин этот… который отец ее ребенка… в общем… он приходил и украл ее сережки, которые ей папа подарил на годовщину свадьбы. С бриллиантами. Мама поплакала, но ничего не сделала. А до этого он украл браслет. Мама обещала мне его подарить, когда стану взрослой. Здесь все воруют, нормально.

– Это не нормально, ты не должна красть, – твердил сестре Антон. – И всегда можешь вернуться в Москву, если захочешь. Папа мне обещал. Решишь учиться в Москве – поедем вместе.

– А чё напрягаться? Тут я отличницей буду, – заявила Юлька, – они тут вообще ничего не знают, дебилы. Зачем мне возвращаться? Там репетиторы, домашка, а тут – гуляй сколько хочешь, ничего делать не надо.

– А дальше что? Ты с этими знаниями никуда не сможешь поступить! Даже в нашу школу не вернешься. Не сможешь сдать экзамены, – убеждал сестру Антон.

– Ну и пофиг. Это ты ботан, а я нет, – ответила Юлька. – Мама же как-то выбралась отсюда. Значит, и я смогу.

– Очень тебя прошу, окончи школу в Москве, а