про этих людей, как они тут живут, что их заботит… Но – нет информационного повода. Вот если разразится тут гражданская война или тайфун сметет город с лица земли, то совсем другое дело.

В заиндевелом окне ничего не было видно, только мелькали блочные дома, как в любом российском городе.

– На Лопсанчапа, – подал заявку местный, и Игорь сразу поразился названию этой остановки. Надо же: Лопсанчап!

Они вынырнули из ледяной маршрутки на еще более ледяную, хоть и залитую солнечным светом, улицу Лопсанчапа, прошли мимо киосков во двор, а местный журналист все показывал: тут остановка, там магазин, там еще один.

Игорь удивился, до чего же пустым оказался этот квадрат двора, ограниченный строгими коробками кирпичных зданий. Немногочисленные прохожие куда-то спешили, и совсем не было видно детей, хотя посреди двора располагалось что-то вроде детской площадки: крашеные деревянные теремки в национальном стиле, горка, качели… Ну да, в такой холод особенно не погуляешь. А еще показалось удивительным, как мало стояло во дворе машин, особенно после Москвы, где вечером иной раз и не воткнешься в собственном дворе, приходится искать по соседству. Небогато живут.

– А что снег такой серый? – спросил Игорь. Снег еле прикрывал землю, никаких сугробов, как в Москве.

– А от сажи это. ТЭЦ углем топят, и уголь плохой, вот гадость и выносит из трубы. Вечером сами увидите, форточку откроешь – сажа прямо в дом летит, подоконники в таком же сером налете.

– Как вы тут живете… – протянул Игорь, вспомнив ту элегантную даму на аэродроме. Он перетерпит три дня, она годик, а они – жизнь…

– Привыкли, – улыбнулся местный журналист. – Вот и подъезд ваш.

Раскрылась тяжелая деревянная дверь, безо всяких кодов, Игоря обдало домовым теплом, и только тут он оценил, как все-таки холодно было на улице.

– Зато топят хорошо, в квартирах тепло, не мерзнем.

Прошли мимо электрического щита – дверца на нем отсутствовала, а внутри громоздилось нелепое сплетение проводов, словно по ночам их перекусывали враги, а потом восстанавливали монтеры. Впрочем, может, так оно и было.

Лифта в пятиэтажном доме не оказалось, и подниматься пришлось пешком, но это была экскурсия. Вот, на втором этаже выбит небольшой кусочек оконного стекла на площадке, само стекло сплошь заледенело, а вокруг дырочки выросла настоящая снежная труба: видно, теплый влажный воздух подъезда оседал не только инеем на стекле, но и снежной бородой по краям, и борода эта росла и росла – до оттепели? Да бывают ли тут оттепели?

– Что за книгу-то читали, говорили, вам не понравилось? – местный решил поддержать разговор.

– Да японец какой-то… Однофамилец Мураками, слышали?

– Конечно.

– Только общего ничего.

Остановился прямо на площадке, расстегнул сумку, вынул книгу:

– Хотите, вам отдам?

– Если плохая – зачем?

– Ну и…

На площадке как раз пованивала пасть мусоропровода, и Игорь без раздумий отправил туда книгу.

Сонная голова гудела, ничего не соображала, и уже не по мнила о дружище Франклине…

Они поднялись на третий этаж, открыли железную дверь, и Игорь, наскоро выпроводив местного коллегу, повалился, едва раздевшись, на кровать, в тяжелый и гулкий сон.

Виктор Никанорыч с Верным стояли у самого входа в магазин. Нет, конечно, никто уже не называл его Виктором Никанорычем, разве что Витюшей, или хоть вот Никанорычем, если уважительно. Да и Верного кто так назовет – псина и псина, каких много по улицам бегает, ногой пнул и дальше пошел. Но на самом деле это действительно был Верный Пес, деливший с хозяином и горести, и радости. Горести – это понятно. А радости… ну вот колбасу, например. На прошлой неделе собрались в магазине выкинуть целых две палки колбасы, совсем заплесневели, это при местных-то морозах. Но отдали им с Верным. На целую неделю растянули, и хлеба меньше ели. На выходных по этому поводу купил Никанорыч не чекушку, а целую поллитру, и выпили они ее вдвоем – не с Верным, конечно, а с Семеном Евге-ньичем из третьего подъезда. Он огурчиков домашней засолки тайком от жены приволок. Душевно посидели.

В этот день в магазине явно нечего было выкидывать, и продавщица уже косо смотрела на Никанорыча, но не гнала, добрая душа. А что, они с Верным гуляют, вот и зашли обогреться. Квартира теплая, ничего не скажешь, зато посреди прогулки хорошо бывает вот так зайти в магазин.

Умный пес смотрел на проходящих жалостно, как смотрят бездомные, хотя Никанорыч держал в руке конец веревки, обмотанный вокруг шеи Верного. На кожаный ошейник-то денег разве напасешься! Но Верный знал, что сегодня Никанорыч пустой и от него толку мало. Старик неловко потянулся к стоящим на полу сумкам, и какая-то женщина, что беседовала у прилавка с продавщицей, резко окрикнула его.

– Да я поправить только! – сник Никанорыч. Нет, он не думал воровать. Но просто подержать эту сумку, где и пельмешки, и сметанка, и даже яблочки – это зимой! – уже и было бы приключение.

– Иди себе, Витюша, – окрысилась на него и продавщица, – не хватало еще!

– Да я ж поправить, – вяло отозвался он, дернул веревку, и они с Верным пошли на улицу, на холод.

Оставалось, впрочем, еще одно средство. Последнее. Дом был небогатый, мусор соответственно тоже, но все-таки… Они пересекли двор, Никанорыч достал из кармана ключ собственного изготовления (зря, что ли, полвека слесарил) и открыл помоечный отсек. Дворничиха сейчас не должна заметить, обед у нее.

Но в контейнере ничего интересного не было – так, очистки, пустые упаковки, хлам всякий. Разве что книга.

А что, почитать Никанорыч любил. Вечерами отчего не скоротать время? Оглядел злобную физиономию на обложке, вышел наружу. Верный терзал какой-то полиэтиленовый пакет – сосисками, что ли, пахло от него?

– Фу, Верный! Пошли домой. Нагулялись.

Мороз уже ощутимо пощупывал лицо, и хорошо было укрыться за дверью квартиры, поставить чайник, хотя бы с сушками…

Никанорыч прямо на кухне, на табуретке стал перелистывать книгу. Зрение у него сохранялось хорошее, очков не надо, разве что книгу приходилось держать немного подальше, вблизи все плыло. Такая же и память стала к старости: детство помнишь лучше вчерашнего дня.

И тут с книжных страниц на него глянул Франклин. Никанорыч присвистнул от изумления, но деловито взял книгу, подержал над пышущим паром носиком чайника, отклеил, разгладил, положил на стол:

– Ишь ты! Уже и деньги стали выкидывать. А народу-то как…

Верный понимающе завилял хвостом, готовый осудить и одобрить все, что скажет хозяин, и неважно, что давно кончилась колбаса. Не в ней же счастье! Но фразу про народ Никанорыч не закончил, заварил чайку и