Возможно, стоило тоже запереться и всласть поплакать. Пустить в ванну воду, чтобы шумела, а самой рыдать и выть, как над могилой. Она сделала честную попытку, но слезы не пришли. Для слез она была слишком взвинчена. Тогда (в слабой надежде, что привычный ритуал отвлечет) Джулия тщательно смыла косметику, наложила крем, почистила зубы и сделала сто движений щеткой по волосам. Все тщетно. У нее не было никакого опыта борьбы с беспросветным отчаянием. Выбрав сорочку поизящнее, она надела ее, прокралась в спальню и бесшумно улеглась рядом с Хью. Протянула руку. Дотронулась до его плеча. Он не шевельнулся.

— Хью… — окликнула Джулия так тихо, что сама едва расслышала.

Никакого ответа. Она выключила лампу со своей стороны и потом долго, долго лежала без сна, ощущая две боли, два страдания — свое и Хью, — как два магнитных поля, которые могут лишь отталкиваться.

Они теперь часто толклись на кухне. Когда Джосс приходила из школы, мисс Бачелор делала сандвичи, непременно классические, или приносила с собой излюбленное печенье, такое же незатейливое на вид, как она сама. Видя их с Леонардом, Джосс думала: ни дать ни взять дедушка и бабушка, терпеливо ждущие внучку из школы. Как обычные старики, они приставали к ней с вопросами типа «что вы сегодня проходили», но на том сходство и кончалось. Далее следовал подробный разбор предмета и неизбежный вывод, что она опять была не на высоте (у Леонарда это звучало как «кретинка со справкой»). Ее пытались поить противной бурдой, проходившей у них как чай, и это раздражало, но чем дальше шло время, тем больше нравилось, что они там, что они ждут, гремя посудой и роняя с ножа куски чего-нибудь гнусного, вроде рыбного паштета.

Леонард заставил Джеймса купить ему мохеровый жилет («Весны-то нынче какие… чего доброго, чахотку наживешь»!) и уже на другой день вылил на него суп. Никто не знал, как стирают мохер, — так пятно и осталось.

— Раньше ты терпеть не мог спускаться на первый этаж, — заметила как-то Джосс.

— И правильно. Днем тут не было ни одной живой души!

Мисс Бачелор приходила так часто, что у нее на вилле Ричмонд появились любимые занятия. Она драила медь дверных ручек, присматривала за садом, открывала дверь ученикам Джеймса, которые, все как один, боялись ее до дрожи в коленках. В дни ее визитов (то есть почти ежедневно) Леонард отирался на кухне или в теплые дни вытаскивал стул за двери в сад и, угнездившись на нем, метал в гостью словесные стрелы. Все попытки приставить его к какому-нибудь делу наотрез отметались (кроме тех редчайших случаев, когда это бывало выгодно ему самому). Он, как коршун, следил за Беатрис, ползавшей на коленях в междурядьях, а заметив пропущенный сорняк, осыпал ее насмешками. Однажды, не в меру расходившись, он брякнул, что зад у нее шире лошадиного. После этого она не появлялась три дня подряд. Леонард чуть не умер от одиночества и раскаяния. Он так ругал «старую кошелку», так витиевато проклинал ее, что Джосс наконец догадалась, в чем дело, и отправилась на Кардиган-стрит.

— Ну что? — полюбопытствовал Джеймс, когда она вернулась. — Когда придет Беатрис?

— Сказала, что ноги ее здесь не будет до скончания времен.

— Ну, значит, завтра.

Хью презентовал им кассету с записью передачи «Есть ли у нас право на выбор?». Леонард готов был крутить ее с утра до ночи, но когда предложил Беатрис хоть раз посмотреть ее вместе, та отказалась.

— Я прекрасно знаю, что обо всем этом думаю, и отлично помню, что говорила. Не вижу смысла в повторном просмотре, да и желания у меня тоже нет.

В этом последнем Джосс ее целиком поддерживала. Передача казалась как зловещей, так и нудной. Смотреть такую по собственной инициативе она бы просто не стала, но в тот памятный день Джеймс предложил, и она согласилась из благодарности… нет, из потребности и дальше быть с ним бок о бок, смотреть то, что хочется ему, пусть даже величайшую чушь. Хотя, конечно, чушью это не было. Джосс во многом согласилась тогда с мисс Бачелор, хотя скорее откусила бы себе язык, чем признала это.

— На что ты похожа! — высказался Леонард однажды за обедом (ну или за тем, что проходило теперь как обед). — Смотреть противно! Тощая неуклюжая неряха! — Он поджал фиолетовые губы. — Впрочем, трудно винить заброшенное дитя. Ни дома толком нет, ни семьи. Не с чем себя отождествить.

— Чушь! — отмахнулась мисс Бачелор.

Она разгадывала кроссворд в одиночку (Леонард наотрез отказывался участвовать, с тех пор как понял, что безнадежно отстает с ответами). Джосс поглощала любимое блюдо (кукурузные хлопья в шоколаде с молоком), стоя у холодильника в обычной своей сутулой позе. Зная, что будет продолжение, она навострила уши.

— Почему чушь? Вот подрастет она и что будет думать о родной матери? Про папашу ее, морального урода, я вообще молчу, но и Джеймс в этой истории имеет бледный вид. Понятно, что у девчонки нет ни манер, ни здравого смысла — с такой-то пародией на дом!

— Здравого смысла у Джозефины хватает, манеры — дело наживное… — сказала Беатрис, методично заполняя клеточки, — ну а дом… что дом? — Она подняла голову от кроссворда. — Каждому ребенку однажды предстоит самому создать себе дом.

Леонард фыркнул, как заеденный мухами мерин. Джосс перестала жевать.

— Да-да, — невозмутимо продолжала Беатрис. — Сколько домов ей уже пришлось сменить, считайте сами. Вначале это было материнское лоно, затем колыбель и коляска. У нее и теперь целых два дома: комната на вилле Ричмонд и школа — и оба рано или поздно станут прошлым. Мы все время создаем себе дома, и большая их часть остается брошенными у дороги жизни. Только один с нами от начала до конца — наш общий дом, человечество.

Мысль была до того глубокой, что Джосс забыла про еду.

— По крайней мере один дом мы обязаны делить с родной матерью, — брюзгливо заметил Леонард.

— Обязаны?

— Это же естественно!

— А ты как думаешь? — спросила Беатрис у Джосс.

— Мне бы не хотелось… — смущенно начала та.

— И правильно. Зачем тебе обнажать душу? Чувство принадлежности к кому-то или к чему-то, к дому в том числе — чувство глубоко личное. Не может быть, чтобы мать тебя этому не учила.

— Моя мать…

— О ней как-нибудь в другой раз, — перебила Беатрис. — Я с ней не знакома и не могу судить.

— Кейт — хороший человек, — вдруг заметил Леонард.

Они уставились друг на друга. У него был неожиданно печальный вид. Казалось, всеобщее внимание заставит Леонарда раскричаться, но он вообще не подал голоса, так и сидел, понурив голову.

В конце концов Беатрис снова взялась за кроссворд, а Джосс пошла в кладовку набрать картошки на ужин.

— Добрый вечер, сэр! — сказал Гарт Ачесон.

Джеймс только что вышел из бакалейной лавки мистера Пателя, и обе руки у него были заняты. Он кивнул в ответ на приветствие. На бывшем приятеле Джосс были очень чистые джинсы и куртка американского бейсбольного клуба. Он был окутан непробиваемой аурой самоуверенности.