Кейт промолчала. Она пыталась как-то свыкнуться с первым, экранным, появлением мисс Бачелор в ее жизни. Слово «изумительная» не вполне отражало суть. «Внушительная» — вот как она назвала бы мисс Бачелор. Невозмутимая, неколебимая в своих убеждениях, полная черного юмора, начисто лишенная трепета перед теми, кто оставался за кадром, за кругом юпитеров. Трижды она отвечала на вопрос Хью: «Отнюдь нет!» — как отрубала, а однажды просто отмахнулась: «Ерунда!»

— Что скажешь, Кейт?

— Ну… я ошарашена…

— Вот как? — довольно резко заметил Марк и поднялся с дивана, на котором они смотрели передачу. — По-моему, ты была ошарашена, уже когда входила сюда.

Он был прав. Внезапная потребность пообщаться с Джосс заставила Кейт набрать номер виллы Ричмонд, но сколько телефон ни звонил, никто так и не снял трубку, даже Леонард, никогда не выходивший из дому. По причине не вполне ясной, Кейт была убеждена, что все они дома и, зная, что звонит именно она, стоят вокруг надрывающегося телефона, прижимая палец к губам и обмениваясь заговорщицкими взглядами. Такая картина не укладывалась в рамки того, что ей было известно о своих близких (или бывших близких, как угодно), но оттеснить ее не удавалось. Когда Кейт поделилась своими подозрениями с Марком, тот сразу помрачнел и замкнулся, в точности как после рассказа о встрече с Джеймсом и Джосс на перекрестке. Возможно, это была его месть за недельное отсутствие секса.

Марк пошел приготовить кофе. Украдкой наблюдая за ним, Кейт не могла не заметить, что «породистые» черты его лица окаменели в сердитом, неуступчивом выражении. Вот дьявольщина! Опять нужны объяснения и заверения — все это оглаживание встопорщенных перьев чужого самолюбия.

— Полагаю, на твоих чреслах все еще висит знак «въезд запрещен»? — мрачно осведомился Марк, подавая ей чашку.

— Если человек не способен на элементарный такт вне постели, вряд ли что-то изменится к лучшему, если он в нее ляжет.

— Ха! — сказал Марк, окинув Кейт пренебрежительным взглядом. — Подходить к сексу с обычными мерками может только тот, кто ничего в нем не смыслит.

Она уставилась в чашку. Как обычно, Марк приготовил отменный кофе. Аромат поднимался к лицу густой и аппетитный — как насмешка над тем, до чего она, Кейт, не соответствует времени, в которое живет. Да и вся эта подчеркнуто современная комната втайне посмеивалась над ней.

— Если честно, мне не очень-то и хотелось, — продолжал Марк, отворачиваясь к окну. — Невесело лежать в постели с женщиной, которая только и думает, что про свое ненаглядное чадо. Чадо, которое плевать на нее хотело!

Устало опустив веки, Кейт вернулась мыслями к только что просмотренной передаче. В памяти ожил знакомый, хорошо поставленный голос Хью и другой — раздельный и резкий — Беатрис Бачелор. Какой разгон она ему устроила, когда он намекнул, что, мол, сторонники эвтаназии покупаются на драматический эффект! «Хочу вам процитировать доктора Джонсона, — отчеканила она холодно. — Тот, кто никогда не испытывал настоящей боли, полагает, что с ней вполне можно сжиться».

Снова подняв глаза на Марка, Кейт обнаружила, что он буравит ее взглядом в ожидании реакции на свою подначку. Внезапно ей подумалось: проблема не в том, что кто-то чувствует боль, а кто-то нет. Проблема в том, что у боли бесчисленное множество вариантов.

— Извини, — сказала она и сделала над собой усилие, чтобы улыбнуться.

— Ну, я вас поздравляю! — сказал Кевин Маккинли.

Перед ним были разложены газетные вырезки. Хью, который видел их кверху ногами, попробовал прочесть заголовки, и это ему удалось. «Шоу смертников», «Народ готов бросить вызов старухе с косой», «Вырвем окончательное решение из лап высших сил» и тому подобное.

Кевин Маккинли улыбнулся. Он заставил Хью проторчать в приемной добрых двадцать минут («Не хочу, чтобы старый пердун возомнил, будто я горю желанием его видеть») и отнюдь не собирался предлагать ему ни кофе, ни что-нибудь покрепче. Рейтинг передачи был так высок, что цифры зашкаливало, и ни одно периодическое издание не оставило ее без комментариев. Имена Беатрис Бачелор и Леонарда Маллоу не были упомянуты, иначе сейчас им пришлось бы выдерживать яростный натиск журналистов, а Джерико испытал бы наплыв их поклонников. Но это ничего не меняло.

— Поразительная женщина, — заметил Кевин Маккинли.

Зная, о ком идет речь, Хью кивнул. Его распирали гордость и облегчение, и чтобы их не выдать, приходилось прилагать огромные усилия. Как хотелось дать понять надутому индюку Маккинли, что для Хью Хантера подобный успех — дело привычное.

— Не думаю, — сказал он, — чтобы наверху кто-то выразил недовольство. Они всегда могут заявить, что узнали обо всем в последнюю минуту, когда уже поздно было отменять передачу. И это будет чистая правда.

— Вот именно.

Хью снова скосил глаза на вырезки, выискивая ту, которая ему больше всех понравилась и которую он особенно желал видеть на столе у Маккинли. В ней был не только благоприятный отзыв, но и серьезный анализ передачи. Известный комментатор писал, что доволен темой и подбором участников, а главное, высокопрофессиональной работой Хью, его умением вести и направлять разговор. «Если у «Мидленд телевижн» есть хоть капля здравого смысла, они будут обеими руками держаться за талант, обнаруживший такую глубину, и продвинут его в более высокую лигу».

«Как бы выяснить, прочел Маккинли эту статью или нет?» — думал Хью.

— Вы просмотрели всю прессу?

— Только ту, которая меня интересует.

— В «Дейли телеграф» есть превосходная статья…

— Дорогой мой Хью! — Кевин Маккинли засмеялся, словно залаял. — Я разверну «Дейли телеграф» не раньше, чем окажусь в инвалидном кресле! — Он взглянул на часы и поднялся: больше пяти минут старики не заслуживали. — Не смею дольше задерживать.

Хью смотрел на него, неприятно пораженный. Значит, не будет не только долгих похвал, но и мимолетного пожелания будущих успехов, чего-нибудь вроде «так держать»?

— Что ж, — он тоже поднялся, нацепляя дежурную улыбку, — по крайней мере мы всех удивили.

— Это точно.

В дверь заглянула секретарша.

— Мистер Маккинли, Лос-Анджелес на линии!

— Я думаю… — начал Хью.

— Пока!

— Пока! — сказал он, принуждая себя улыбаться и дальше.

Он шагнул через порог, и дверь тут же захлопнулась, едва не прищемив ему каблук.

Очередную встречу (как обычно, после уроков) Кейт назначила Джосс в крытом рынке, отчасти потому, что тот находился в двух минутах ходьбы от пиццерии, но в основном из-за вечно толпящегося там народа. Неудачная попытка дозвониться на виллу Ричмонд торчала в памяти, как заноза. Интуиция подсказывала, что на людях будет легче общаться как Джосс, так и самой Кейт. Пообщаться было самое время. Настал момент покончить с глупым фарсом «раздельного проживания». Джосс выразила протест против насилия над личностью, и она, Кейт, два месяца чтила этот протест — да-да, вот именно чтила! Не навязывала своего общества, не приставала с требованиями и тем самым заслужила ответный акт уважения — немедленный переезд Джосс в Осни.