газет: именно они чаще других становились отличниками, комсомольскими и партийными лидерами, «общественниками». В романах и воспоминаниях эпохи «оттепели» ветерану-студенту также отводилось важное место[624].

Подобная репрезентативность имела под собой основания. Высшее образование действительно было одной из немногих социальных сфер, где все советские фронтовики без исключений пользовались привилегиями, пусть даже довольно скромными по сравнению, скажем, со льготами для участников Второй мировой войны, предусмотренными американским Актом о военнослужащих (G. I. Bill)[625]. Им проще было получить стипендию, а также поступить на подготовительные курсы, в техникумы и вузы, они освобождались от платы за обучение на подготовительных курсах и в техникумах (но не вузах), имели право на восстановление в вузе после демобилизации и возможность воспользоваться своим прежним статусом отличника в процессе приема, что позволяло поступить без экзаменов. Те фронтовики, кто не успел в прежние годы стать отличниками, обязаны были сдавать экзамены, но если они их сдавали хотя бы как-нибудь, то зачислялись в студенты вне конкурса[626].

К упомянутым формальным преимуществам добавлялись и неформальные. В своих воспоминаниях ветераны часто рассказывают о том, что их зачисление в студенты основывалось на заслугах военного времени и подтверждающих их орденах и медалях, а не на академической подготовке, как правило, слабой. В мемуарах Владимира Кабо есть такой фрагмент: «Я вошел в кабинет [декана] исторического факультета Московского университета. <…> Он взглянул на мою планку орденских лент, придвинул к себе мое заявление и что-то написал в нем. Так я стал студентом Московского университета». В первые послевоенные годы подобная практика была распространена и на экзаменах. Кабо описывает следующую сцену: экзаменатор «вполуха выслушал мой ответ, <…> взглянул на медальные ленты у меня на груди и с интересом спросил, за что я их получил. Затем он взял мою зачетную книжку и написал в ней „Отлично“»[627].

В результате таких преференций в некоторых учреждениях, например, в знаменитом Литературном институте имени А. М. Горького в Москве, среди студентов преобладали ветераны[628]. Однако в большинстве университетов они составляли явное, пусть даже и влиятельное, меньшинство. Даже в годы массовой демобилизации на ветеранов приходились лишь 9 % (1945–1946) или 11 % (1946–1947) от всех студентов, принятых в вузы[629]. В зависимости от учебного заведения ветеранская доля в студенческом контингенте колебалась между 7 % и 23 %[630]. В 1947 году, по данным газеты «Известия», шестая часть (17 %) всех вузовских студентов была представлена бывшими военнослужащими[631].

В то время как ветераны составляли меньшинство среди студентов, студенты оставались меньшинством среди ветеранов: к началу 1947 года на них приходился лишь 1 % всех демобилизованных. Даже среди тех фронтовиков, кто вернулся в города (а они тоже были в меньшинстве, как мы убедимся ниже), только около 3 % стали студентами[632]. Количественные данные, которыми мы располагаем, не позволяют сделать окончательный вывод, но похоже, что основная часть студентов-ветеранов просто следовала траекториям своих довоенных жизней. Почти половина студентов, поступивших в высшие учебные заведения в период массовой демобилизации, приходилась на тех фронтовиков, кто в 1941 году прервал свое обучение, чтобы встать на защиту родины[633]. Другая половина, скорее всего, еще до войны планировала поступление в вузы, но попала в армию прямо со школьной скамьи. Ирина Богачева опять выступает здесь хорошим примером: она усердно училась до войны и вполне могла претендовать на аспирантуру, если бы исторические катаклизмы не прервали ее образовательную карьеру. В этом отношении не похоже, что война как-то изменила магистральный курс ее жизни; скорее, после возвращения из окопов ей просто нужно было крепко подумать о дальнейших планах, поскольку встать на довоенный путь после четырех лет на передовой было нелегко.

В студенческо-ветеранском сообществе имелось также выраженное меньшинство новых студентов, отличавшихся особой предрасположенностью к социальной мобильности; это качество, разумеется, было обусловлено их былой армейской службой. Речь идет о тех самых «крестьянских ребятах», которые не только доминировали в Литературном институте, но и ощутимо присутствовали в других местах. Михаил Горбачев сообщает, что ветеранов «рабоче-крестьянского происхождения» приоритетным образом зачисляли в Московский государственный университет; замысел государства состоял в том, чтобы «оптимизировать» социальный состав студенчества[634]. Ветераны из более образованных семей считали, что с этими «социальными альпинистами» у них мало общего[635]. Что же касается тех студентов, кто к ветеранам не принадлежал, то наличие подобных социокультурных различий в вузах их раздражало, вплоть до открытой неприязни к бывшим бойцам. Сыновья и дочери советской элиты нередко морщили носы и посмеивались над «выскочками» в обносившихся гимнастерках, явно забывая о том, что их собственные родители имели аналогичное происхождение и поднялись только благодаря сталинской «революции сверху» и чрезвычайной «текучке» кадров, вызванной кровопусканиями «великих чисток». Вот фрагмент воспоминания дочери одного из таких выдвиженцев: «На исторический факультет охотно шли фронтовики особой породы – те, кто в армии стали комсомольскими и партийными функционерами. Война привила им вкус к власти. Оказавшись после войны в Москве, где они намеревались жить всю оставшуюся жизнь, они в большинстве своем стремились к одной и той же карьерной лестнице: университетский диплом (как правило, по специальности „история СССР“ или „история КПСС“) ради получения должности в партаппарате. Исторической наукой они не интересовались, жгучих вопросов себе не задавали, критически мыслить были неспособны. Учились, чтобы стать руководителями. Даже любовную записку не могли написать как следует. Одна моя подруга получила на вечеринке такое послание: „С этой лентой в волосах ты еще красивше…“ Простонародное словечко решило судьбу записки – она пошла по рукам как образец лирики наших фронтовиков»[636]. Однако иронию вскоре сменила тревога, так как влияние ветеранов в студенческих сообществах понемногу начало превосходить их численный вес. Вернувшиеся солдаты, как правило, были старше остальных студентов; их выделяла армейская форма, которую они продолжали носить как из соображений гордости, так и из-за отсутствия другой одежды; эти люди держались вместе, зачастую скрепляя свое «фронтовое братство» бутылкой водки[637]. Другим студентам оставалось только дивиться их цинизму и количеству потребляемого спиртного[638].

Несмотря на свою немногочисленность, эти сплоченные группы напористых студентов-ветеранов политически доминировали во многих академических институциях. В Горьковском государственном университете демобилизованные бойцы были более чем заметны, хотя составляли менее 9 % числа поступивших в 1948 году[639]. Университетская газета преподносила ветеранов в качестве образцов для подражания, на которые следует равняться другим студентам. Как правило, именно они возглавляли комсомольские и партийные ячейки[640]. Аналогичная ситуация сложилась и в Московском государственном университете[641]. Эти явления отражали масштабный сдвиг, происходивший внутри партии: она все больше превращалась в организацию