бывших фронтовиков[642]. После 1945 года в партийных рядах обозначились две группы ветеранов: те, кто были коммунистами (членами или кандидатами в члены) еще до войны, и те, кто присоединился к партии после 1941 года – в основном на передовой. В первую группу входили оставшиеся в живых 600 588 коммунистов, служивших в вооруженных силах на момент начала войны, и те 1 678 377 человек, которые позже влились в армейские партячейки из гражданских парторганизаций[643]. Вторая группа состояла из оставшихся в живых представителей тех 3 900 000 солдат и матросов, которые получили кандидатский статус за время войны[644]. В совокупности численность этих групп к концу боевых действий достигла 4 200 000 человек, что составило около 72 % списочного состава партии[645].

Учитывая общую численность партийных рядов, а также ужасающие потери, особенно в начале войны, большинство ветеранов-коммунистов приходилось на долю тех, кто стал партийцем на фронте, то есть на недавно принятых кандидатов и членов[646]. В неопубликованной внутрипартийной статистике содержится довольно подробная социологическая разбивка этой группы, которая показывает, что массовая выдача партбилетов на передовой не нарушала, а, напротив, закрепляла довоенные тренды, характеризовавшие партийное членство[647]. Как и в довоенные времена, русские составляли избыточно представленное партийное большинство: в 1939 году на их долю приходились лишь 58 % советского населения, но при этом среди тех, кто стал коммунистом в годы войны, им принадлежал 71 %.

Общие изменения в национальном составе ВКП(б), происходившие на протяжении войны, в значительной мере были обусловлены притоком солдат в армию и их последующей отправкой на фронт: представительство русских становилось все более избыточным, а представительство украинцев и белорусов, напротив, сокращалось; позиции грузин и армян усиливались; выходцы из Средней Азии выравнивали свою недостаточную представленность; доля азербайджанцев сокращалась[648]. Единственной национальностью, которая была представлена в партийных рядах пропорционально своей численности на 1939 год, оказались латыши: по-видимому, это объяснялось их образовательным уровнем, который превышал средний по СССР. То же самое относится к армянам и грузинам, чья ущербность в партийной репрезентации была сравнительно невеликой. Однако это объяснение не работает в отношении основательно представленных молдаван, киргизов, туркмен и казахов, чей образовательный уровень был при этом гораздо ниже среднего[649]. Низкое партийное представительство украинцев, азербайджанцев и белорусов имело политическую подоплеку (помимо этого, азербайджанцы были еще и не слишком образованными). Украинцев и белорусов подозревали в национализме и антисоветизме и, возможно, даже в прогерманских настроениях[650]. Подозрение в национализме и коллаборационизме падало также и на азербайджанцев, у которых имелись национальные формирования в немецкой армии[651].

Таблица 6.1. Национальная принадлежность лиц, ставших кандидатами в члены ВКП(б) в военные годы в армейских парторганизациях, в соотношении с численностью населения

Примечание: Данные о приеме в армейские парторганизации относятся к периоду с первого квартала 1942 года по второй квартал 1945 года.

Источники: Колонка А: Edele M. A «Generation of Victors?». Р. 577–579 (Application 2); колонка Б: Всесоюзная перепись населения 1939 года: Основные итоги. М.: Наука, 1992. С. 57–58.

Самые заметные пробелы в партийной репрезентации наблюдаются у неуточненных «иных» национальностей. Учитывая общую антисемитскую атмосферу послевоенных лет, логично предположить, что евреи тоже окажутся в числе таковых, а также среди тех групп, которые не преуспели во фронтовом вступлении в партийные ряды[652]. Однако такое предположение ошибочно. На протяжении всей войны евреи отличались чрезмерной представленностью в партийных рядах. В воинских парторганизациях их число возросло с 23 289 в начале 1941-го до 100 101 в начале 1945-го. Таким образом, к завершению войны на них приходились 3,1 % всего списочного состава коммунистов-военнослужащих[653]. В то время как их абсолютное присутствие в парторганизациях в ходе демобилизации сократилось, относительная численность, напротив, к 1948 году выросла до 3,9 %[654]. Сказанное означает, что евреи как в довоенное, так и в послевоенное время чаще представителей других национальностей делали карьеру в армии[655]. Если же брать партию в целом, то в ней их относительная доля снизилась с 4,6 % в 1941 году до 3,7 % к началу 1946 года, но зато абсолютная численность возросла с 177 135 до 202 969 человек[656]. Более того, приводимые цифры означают заметное несоответствие между присутствием евреев, с одной стороны, в партии, а с другой стороны, в советском населении (1,1 % в 1959 году) и в Красной армии военной поры (1,5 %)[657]. Иначе говоря, кто бы ни подразумевался под недостаточно представленными «другими национальностями», евреи удивительным образом среди них не просматриваются.

Одной из причин, объясняющих, почему военнослужащие-евреи активнее других пополняли партийные ряды, была их высокая образованность[658]. Фронтовое вступление в партию регламентировалось не только национальной принадлежностью, но также социальным положением и наличием высшего образования (в СССР два последних фактора обычно обусловливали друг друга). Военнослужащие, вышедшие из «белых воротничков», чаще всех прочих вступали в ВКП(б) на передовой; за ними следовали рабочие – 42 % и 35 % соответственно. Эти группы, которые, согласно данным довоенной переписи, составляли 16 % и 30 % населения, оказывались, таким образом, избыточно представленными в партийных рядах. Колхозное крестьянство, напротив, было представлено в недостаточной мере: составляя, по данным переписи, 44 % населения, оно обеспечивало армии лишь 23 % «молодых коммунистов» (именно так называли новоиспеченных партийцев независимо от возраста). Довоенный тренд избыточного веса в партии «белых воротничков» и недостаточного веса крестьянства отражался, таким образом, и во фронтовом партийном наборе[659]. Офицеры вступали чаще других чинов; чем более специализированным был род войск, тем больше в нем было коммунистов; получившие высшее образование имели больше шансов быть принятыми, чем не имевшие его[660]. Таким образом, фронт лишь подкреплял общую закономерность: у колхозных крестьян всегда было меньше шансов вступить в партию, чем у других социальных групп.

Но все-таки они это делали. В послевоенные годы колхозники, ставшие коммунистами на фронте, составляли значительное меньшинство как среди партийцев-новичков, так и среди студентов-ветеранов. Тем не менее для них война стала «важнейшей биографической вехой, новой точкой отсчета»[661]. Именно эту группу минувшие катаклизмы преобразили наиболее основательно, «сделав из неотесанных деревенских мужиков советских граждан»[662]. Как свидетельствует присущая им напористость в получении дипломов, они вовсе не собирались возвращаться в деревню: военные годы привили им вкус к социальной мобильности и восхождению наверх. Если они и отправлялись домой, то в основном лишь для того, чтобы занять руководящие должности; к 1948 году этим путем прошли более половины колхозных коммунистов[663].

Демобилизация совпала с серьезным кадровым обновлением колхозной верхушки. В 1946 году у 41 %