Через некоторое время он, однако, зашел в тупик. После того, как он нашел себя в роли воздушного пирата, времена опять изменились. Земля продолжала остывать, и настала другая эра — ледниковый период. Процесс ускоряло еще и то, что в небе рядом с солнцем появился какой-то диск, почти невидимый. На глазах у Эдварда диск соприкоснулся с солнцем и стал наползать на него, как контактная линза. Часть солнца, накрытая им, побледнела, и на нее можно было смотреть без рези в глазах.

Любезный лектор возник снова и пояснил:

— Это все инопланетяне. Они затягивают солнце специальной линзой, чтобы ускорить охлаждение.

С тех пор солнечный свет стал каким-то холодным и серым. Над землей стлались низкие белые тучи, температура падала. Стал сыпать легкий, как пудра, снег. Люди боролись за жизнь в холодных руинах Нью-Йорка, на удивление хорошо сохранившихся после тысячелетий, проведенных под песком и водой. Цивилизация пришла в полный упадок и подниматься не собиралась.

Эдвард из боевого командира сделался кем-то вроде мэра или вождя племени. Жители Нью-Йорка даже не думали сопротивляться инопланетному нашествию. Обитали они в метро, где было теплее и не так донимали хищники. Эдвард в своей новой роли обеспечивал еду и топливо, отвечал за орудия труда. Они совершали вылазки в бывшие офисные здания, вынося оттуда бухгалтерские ведомости и разломанные столы для костров. Это напоминало ему прежнюю работу. За игрой он бубнил себе под нос мотивчик из старого рождественского мультика:

Все, к чему я прикасаюсь,

Превратится сразу в снег,

Я умелец, я красавец,

Страшный Снежный Человек!

Зачастую он играл всю ночь и заставлял себя прерваться в восемь утра, когда под окном уже вовсю двигался транспорт. Если бы ему платили за все часы, проведенные в «Момусе», он уже раз десять стал бы миллионером. Закрывая глаза, он видел перед собой этапы игры, а когда он засыпал, «Момус» ему снился.

Игра отражала уныние его реальной жизни. Волки пришли из тех загадочных мест, где жили в лучшие времена, и подкарауливали на улицах больных и слабых, вывесив розовые языки. В нью-йоркской гавани теснились айсберги вышиной с небоскребы. Мерзлую землю в Централ-парке припорошил снег. Черно-белый пейзаж оживляла лишь легкая синева там, где ветер сметал снег волнами. Эдвард со странной, иллюзорной ясностью осознал, что находится в Киммерии.

Ему звонили и оставляли сообщения — кто угодно, только не Маргарет. Сам он понимал, что звонить ей бессмысленно, но больше заняться все равно было нечем. Ее телефоны (он умудрился выпытать и служебный у заикающейся секретарши в университете) служили его единственной связью с тем, что еще имело значение. Желание найти кодекс овладело им с новой силой. Для этого требовалась Маргарет — кроме того, он скучал по ней. Что она испытывает из-за того, что случилось в библиотеке, — смущение, гнев, стыд? Ему пока было все равно что, он просто хотел это выяснить.

Он сидел на диване и бренчал на гитаре — играть как следует он так и не выучился. Телефон зазвонил снова, потом включился автоответчик.

Это была не Маргарет. Услышав звонкий, с чувственными нотками, не имеющий возраста голос, Эдвард встрепенулся, и все нервы в его теле наэлектризовались одновременно. Голос, вне всякого сомнения, принадлежал герцогине Бомри, и это было единственным реальным событием за долгое время.

Она, видимо, ничуть не смутилась, услышав автоответчик, — неизвестно, отличала ли она вообще машину от человека. Эдвард снял трубку.

— Эдвард, — воскликнула она. — Это вы.

— Да. — Он был в одних трусах и теперь оглядывался, ища какие-нибудь штаны. Ему почему-то не хотелось говорить с ней, глядя на свои бледные, щетинистые ноги. — Ваша светлость, — добавил он.

— Вам совсем не обязательно называть меня так. Питер на этом настаивает, но я так и не привыкла. До замужества я была всего-навсего баронессой.

Эдвард плюхнулся обратно, так и не найдя брюк.

— И к вам обращались «баронесса Бланш»?

— Леди Бланш.

Так и не дождавшись подсказки, он попробовал снова:

— Но ведь просто баронесс не бывает? То есть вы должны были носить имя каких-то своих владений?

— Фелдингсвезер. Ужасное место. Я там никогда не бываю. В этом городке делают теннисные ракетки, и он весь пропах лаком.

— А когда вы вышли замуж? Если вы, конечно, не против моих вопросов. Вы тогда перестали быть баронессой… э-э…

— Фелдингсвезер? Вовсе нет, — засмеялась она. — Один человек, слава богу, может носить несколько титулов, поэтому я баронесса Фелдингсвезер по праву рождения, а в браке — герцогиня Бомри.

— А ваш муж в браке тоже считается бароном Фелдингсвезер? — Эдвард шел путем логики до конца и определенно не желал заткнуться вовремя.

— Ничего подобного! — торжествующе заявила она. — Мужчины в отличие от женщин не приобретают автоматически титулы своих жен. Поэтому, выходя замуж за короля, вы становитесь королевой, а на супруга королевы Англии наклеивают дурацкий ярлык принца-консорта. Впрочем, все это очень сложно.

— Как же мне вас все-таки называть?

— Просто Бланш. Друзья называют меня по имени.

Эдвард повиновался. К его удивлению, у них завязался длинный, весьма приятный, но самый банальный разговор. Ему с трудом верилось, что это происходит на самом деле. Так он мог бы говорить со своей тетушкой — приветливой, говорливой, слегка кокетливой. За ее умением вести беседу стояли века хорошей породы и десятки лет тренировки. Ее речь, правда, носила слегка маниакальный оттенок, зато это сглаживало неловкости, которые иногда допускал он. Она явно задалась целью очаровать его, и он, даже чувствуя некоторую нарочитость ее усилий, был не в том положении, чтобы бороться. Не успев оглянуться, он уже рассказал ей о своей работе, своих каникулах, своих видах на будущее — каких-никаких, — и все это благодаря ее дару казалось невероятно увлекательным. Отрадно было поговорить с человеком, который — не в пример той же Маргарет — умел дать понять, что собеседник ему интересен. И не так уж важно, что этот человек — напичканная тайнами иностранная плутократка.

Разговор ее стараниями вращался вокруг переезда Эдварда в Лондон, превратностей воздушного перелета, районов, где он мог бы поселиться, преимуществ и недостатков загородной жизни по сравнению с городской и так далее, и так далее. Она рассказала длинную и довольно смешную историю о реставрации старой гардеробной комнаты в Уэймарше. На заднем плане слышалось тявканье маленькой собачки, требующей внимания.

Беседа естественным путем перешла к кодексу. Эдвард рассказал, как они с Маргарет съездили в Ченоветский филиал и какое фиаско там потерпели. О шофере герцога, который тоже там оказался, он умолчал. Герцогиня вздохнула.

— Я порой сомневаюсь, существует ли эта книга на самом деле. — В ее голосе появилась усталость. — Когда-то она была, я в этом уверена, но могла ли она дожить до нашего времени? Книги так легко гибнут — в этом отношении они как люди. Еще они напоминают мне моллюсков — твердая скорлупа и нежная, уязвимая плоть внутри. Это очень плохо, Эдвард, — снова вздохнула она. — Наше с вами время на исходе.