Здесь, глубоко под землей, было еще тише. Эдвард посмотрел на часы — начало восьмого.

— А сигнализация? — спросил он. — Ее следует опасаться?

— Теперь все равно ничего не поделаешь. Мы останемся здесь до семи утра.

— Господи! Вы вроде сказали, что охрана здесь чисто условная.

Маргарет, пожав плечами, отпустила его руку и посмотрела на индекс ближайшего стеллажа.

— Да, теперь мы на месте. Почти все неописанные материалы хранятся между этим рядом и этим проходом, до той вон стены.

— Ну и что дальше?

— Дальше мы будем искать то, ради чего пришли.

— А я узнаю это, когда увижу?

— Это ведь не зарытый клад. Книги никто не прятал, они просто потерялись. Обращайте внимание на шифры, ищите что-нибудь очевидное, вроде «неописанный Уэнт». Если книги здесь, мы найдем их.

Маргарет отошла и вернулась, везя алюминиевую лесенку на колесах. Эдвард нашел такую же в следующем проходе и влез на верхнюю ступеньку. Перед ним открылись ряды верхних полок, уходящие в тускло освещенную даль чуть ниже потолка. Каждую укрывала своя персональная пыль. Точно спящий город, занесенный снегом, погребенная под пеплом Помпея — похоже, к ним не притрагивались несколько десятилетий.

Большинство ящиков имели на себе надписи, и их можно было исключить сразу. То и дело приходилось слезать и с жутким скрежетом передвигать стремянку. Маргарет работала прямо напротив него, по ту сторону стеллажа, всего в нескольких дюймах. В просветах между книгами и коробками порой мелькала ее юбка или перламутровая пуговка жакета.

— Прямо «В поисках утраченного ковчега»[53], — сказал он и добавил неуклюже: — Со всеми этими ящиками.

Его голос сухо прошелестел среди полок. Ответа он не ждал, но Маргарет немного погодя все же отозвалась:

— Видите вон те красные баллоны у стенки? Это на случай пожара. Если срабатывают датчики дыма, двери автоматически запечатываются, и воздух в помещении заменяется инертным газом. В случае чего у нас будет тридцать секунд, чтобы добраться до выхода.

Холод проник уже сквозь одежду, и Эдвард чихнул.

— Гезундхайт, будьте здоровы, — с безупречным немецким произношением сказала Маргарет.

Она работала быстрее и скоро опередила его на две секции.

— Эдвард, — вдруг сказала она, — вот вы спрашивали, почему я пошла в науку. А вы сами как оказались в частном банке?

Ее голос мерцал среди стальных конструкций, как болотный огонек. Эдвард за работой уже успел позабыть, что она здесь.

— Как все люди оказываются.

— А как? Я не знаю.

У Эдварда зачесался лоб, и он почесал его тыльной стороной ладони — только она и осталась чистой.

— Можете не рассказывать, если не хотите.

— Да тут нечего особо рассказывать. Вырос я в Мэне. Отец работал инженером, мать — дизайнером-графиком. Она и сейчас работает. Ее коллекция фартуков и прихваток хорошо раскупается. Она очень здорово рисует овощи, перцы всякие, луковицы. Вы, может быть, даже видели.

Отец прошел курс менеджмента и маркетинга. Им просто не надо было, наверно, заниматься совместным бизнесом. В старших классах они послали меня в интернат, а потом разбежались — поспорили насчет патентов и авторских прав. Она хотела в суд на него подавать, но тут он умер. Несчастный случай во время дайвинга.

— Я сожалею.

— «Нелепый случай», так они говорили. — Эдвард прокашлялся. Собственное прошлое, пересказанное вслух, казалось чужим. — Но что ж тут такого нелепого, когда человек залезает с острогой в лавовую трубу на глубине ста метров? — Он помолчал, удивленный тем, с какой горечью это у него прозвучало. — Наверно, я до сих пор злюсь на него за такую неосторожность. В общем, она переехала в Калифорнию, а я поступил в Йель. Мы уже несколько лет как не виделись. После выпуска я, наверно, просто искал стабильности. Чтобы наверняка. Инвестиции показались мне самым верным делом из всех возможных. Почти все мои друзья занимались ими или чем-то похожим.

— Верных дел не существует в природе.

— Почему же — вот книги, к примеру.

За свою увертку он был вознагражден молчанием, и тишина стала еще глубже, чем раньше.

— Маргарет, — сказал Эдвард, — вы все еще думаете, что наш кодекс — фальшивка?

— Он был бы не первым в своем роде. История знает множество псевдодепиграфий.

— Псевдо?..

— Подделок. Литературных фальшивок. «Комар», выдаваемый за юношескую поэму Вергилия. «Письмо Аристея» — лжеистория написания Ветхого Завета[54]. «Путешествия сэра Джона Мандевиля»[55]. Анниус из Витербо, выдававший себя за вавилонского жреца[56]. «Книга Яшера» Якова Илива[57]. «Город света» так называемого Джакопо из Анконы[58].

В 1700-х публика сходила с ума по шотландскому барду третьего века Оссиану. Его объявляли кельтским Гомером, и он оказал огромное влияние на поэтов-романтиков. Впоследствии выяснилось, что знаменитый эпос сочинил известный ученый Джеймс Макферсон, выдававший себя за переводчика Оссиана.

Примерно в то же время бедный подросток из Бристоля, Томас Чаттертон, стал публиковать весьма изысканные стихи, написанные будто бы Томасом Роули, монахом пятнадцатого века. Юноша якобы нашел их в старом сундуке. Стихи, разумеется, были поддельными. Чаттертон понял, что его замысел не удался, и отравился в семнадцать лет. Китс написал о нем поэму «Эндимион».

Книгам не нужно быть настоящими, чтобы прославиться. Гервасий бы это понял. Какая разница, Роули сочинил эти стихи или кто-то другой? Главное, что это настоящая поэзия.