Я взял мокрыми руками, сидя в луже на стуле, листок со стихом и прочитал:

— «Погиб поэт, невольник чести1…» Видишь, у Пушкина был дворянский титул, положение, популярность, но с ним тоже случилась хрень. Он был «невольник чести», практически раб обстоятельств. Как ты с твоей дурой по литературе.

Юра громко сглотнул.

Я продолжил, ёжась от противно липнущей холодной рубашки к телу. Зато с комментариями по хрени, фигне и экскурсом в историю.

— Обалдеть, — под конец, сказал Юра. — Может, горничную позвать, чтоб лужу вытерла? Паркет вздуется.

— Погоди, это ещё не всё, — заявил я.

Медленно, под расширяющиеся глаза пацана, я открутил крышку Фанты и начал лить себе на голову.

— Тьфу, вот гадость! Брр! Липкая!

— Перестань! — крикнул Юра со страхом и восторгом.

— Продолжаем про дискомфорт. Мне сейчас омерзительно холодно, липко, сладко, в туфлях вообще жуть, но и от этого я не сдохну.

— А в душ? — расширил глаза Юра.

— Я продолжаю эксперимент, — заявил я.

А что, седина в бороду, бес в ребро, штампы в задницу, Фанту на темечко. Не пробовали? Освежает! Я будто сам себя проверял на вшивость.

— Теперь я на твоих глазах выучу это стихотворение. Хотя скажу тебе честно, первое четверостишие я помню со школы до сих пор, и поэтому… бонус. Усложняем задачу.

Юрец вытянул шею, как гусь, глядя на меня. Ну, главное, что больше не баран…

Я открутил крышку томатного сока, понимая, что кранты штанам, рубашке и туфлям. Но махнул рукой: похороню их вместе с мотоциклом, как любимую жену фараона.

От густой жидкости по волосам стало особенно противно.

— Тьфу, в глазах щиплет! — рыкнул я и стал их вытирать рубашкой.

Юра протянул мне платок. Я поплевался, повыражался, вытер физиономию и взял распечатку томатными руками.

Юра сидел на кровати, поджав под себя ноги и широко раскрыв рот. По полу растекалась оранжево-красная лужа, и Лиз хватит удар из-за палисандрового паркета. Меня бы ещё неделю назад тоже хватил, но теперь я был настроен решительно.

— Вот где-то так же комфортно мне бывает, когда меня распекает начальство, навязывают невыполнимые задачи и надо улыбаться козлам на работе, говоря себе: «Жаль, что идеальных условий не бывает, но мне тут платят прекрасную зарплату, на которую я содержу семью, путешествую и позволяю себя неплохой уровень жизни. А эта фигня пройдёт. В выходные точно». Кстати, по контракту я не имею права выключать телефон даже ночью. Прикольно, да?

Юра кивнул.

— Жаль, конечно, — продолжил я, прилипая пальцами к листку со стихотворением, — что я должен переживать всю эту хрень, но и Брюсу Ли ладони о камни тоже разбивать не нравилось. А закаляет. Итак, продолжим. Я учу стих, а ты следишь и проверяешь.

Юра снова кивнул и заглянул в томатно-фантовый листик.

Никогда ещё «поэт невольник чести» не был выучен так быстро и так противно, с ощущением томатного сока в трусах и фанты в ягодицах. К финалу ошалевший Юрец уже декламировал стихи вместе со мной. А потому я встал в лужу и сказал:

— Готово.

— Ты правда сумасшедший! — с восторгом проговорил Юра.

— Иногда это тоже нужно, — заявил я. — А теперь воспитание. Берёшь в кладовой ведро, тряпку.

— Да, я позову горничную.

— Нет, она своё уже отпахала за день. Ты сам вытираешь лужу и наводишь порядок.

— Но у меня же рука! — ткнул пальцем в гипс Юра.

— Правильно. Одна рука у тебя работает, по поводу второй — сам дурак.

— Боли-ит, — жалобно проскулил Юра.

— Жалеть себя — вообще дело последнее. Тем более мужику. Да, и два других стиха выучи. И забор будешь чинить сам, когда гипс снимут.

— Но мама…

— Не мама его строила. Зато ты долбанул.

— Хорошо, — вздохнул Юра, но почему-то довольно счастливо. — А ты проверишь два других стиха?

— Проверю. — И пошёл в душ.

Правда, потом понял, что я кретин — поливаться напитками надо было в трусах, а липкие, мокрые брюки и рубашку в минус один в Порше не засунешь, и себя в них. А, как выяснилось, все свои вещи, даже рабочие для сада, я в сердцах увёз. Нашлась только одна растянутая футболка и полотенце в виде набедренной повязки, пока машинка крутила мои испорченные вещи.

Лиз так удивилась, что даже не орала. А я, чтоб не льстила себя надеждами, пошёл к Асе сказку читать. Я выбрал в телефоне «Полианну» — ту, что Мари любит. И когда малышка заснула, в дверях показалась Лиз.

— Я варю кофе, ты будешь?

— Давай, — сказал я, потеряв бдительность.

Лиз оставила дверь приоткрытой, а я позвонил другой своей девочке, чувствуя, что уже скучаю. Но вдруг она ждёт, а я тут как дурак без штанов, но с удачным экспериментом. Надо Стрекозе про него рассказать! Не только у неё дедушка клоун, со мной ей тоже повезло!

Услышал солнечный голос и растаял, как мёд.

— Прости, малышка, я сегодня не приеду, — шёпотом проговорил я. — Накладки. Но завтра я позвоню обязательно!

— Жалко… Я бы сбежала с тобой…

Я бы тоже, но лучше в штанах, — подумал я весело, понимая, что я уже всецело с моей Стрекозой, где бы ни был. Но тут Лиз проорала из коридора: «Александр, кофе на столе!» словно её же ребёнок не спал в детской. И это было так неправильно, как и всё, что было у меня с ней, что я понял: надену вещи прямо неглаженые из сушки и обязательно уеду домой.

Чего бы мне не стоило моё решение, к Лиз я даже номинально не вернусь. Никогда.

Я вышла из своего убежища и направилась в гостиную. На всю квартиру пахло кофе и воском. На круглом столе в центре комнаты поигрывали огоньками две витые свечи в канделябрах, чудом не потраченные папой на романтические свидания. Под его возмущённые причитания о глупости суеверий и их противоречии экзистенциальной простоте бытия мамина Катька, точнее вип-гадалка Катерина, сверкая перстнями, раскладывала карты.

Крупная, с королевской посадкой головы, она обладала яркой наружностью, азиатским типажом и густой копной высветленных волос, красивыми локонами спускающихся по плечам до самой талии. Вся в чёрном, золотые украшения и мистическая блямба на груди, чтобы не возникало сомнений — перед вами эксперт по эзотерике, икать и бояться…

Услышав звук шагов, Катерина оторвалась от «чудодейства» и одарила меня выразительным взглядом потомственной ясновидящей, хотя я точно знаю, что её мама, тётя Шура, всю жизнь работала бухгалтером в универмаге, а бабушка подторговывала огурцами на базаре в так называемых «корейских» рядах. И тут обман!

Я почувствовала себя глубоко обиженной всеми гадалками сразу, словно не кто-то там, а эта Ви-Ай-Пи Катерина варила кофе обманщику Саше. И передумала прибегать к помощи карт. Негодование искало, куда выплеснуться.