Она зарылась лицом в его куртку.

— Я не могу выйти за него. Вот уж никогда не думала, что мысль о браке с герцогом способна привести меня в ужас. — Ее голос звучал несколько приглушенно, но ей было все равно. Ей хотелось кричать прямо в грудь Люка… кричать на весь мир, который был так несправедлив.

— Вы необыкновенная девушка, — сказал он с легким изумлением. — Но никто из тех, кто знает правду, не осудит вас за то, что отказали ему.

Она коротко рассмеялась:

— Иногда жизнь бывает такой странной.

— И непредсказуемой. — Люк снова пригладил ей волосы, и она слегка склонила голову, как ластящаяся кошка. — Разве вы могли подумать, направляясь сюда, что проведете больше времени в конюшне, чем в гостиной, например?

Она с улыбкой посмотрела на него.

— Я никогда не смогу никому рассказать об этом. Да и не захочу. Пусть все останется между нами. — Это будет глубоко личное воспоминание, которое она пронесет через всю жизнь.

— Теперь, когда вы не можете больше здесь оставаться, — сказал Люк, — я не вправе заставлять вас разыскивать дневник моей матери. Так что считайте себя свободной по крайней мере от этого обязательства.

— Вам не удастся так легко отделаться от меня, — возразила Дженис. — Я в любом случае собираюсь продолжать поиски — по меньшей мере до тех пор, пока герцог не выставит меня отсюда. Так что ожидайте меня здесь каждую ночь с полным отчетом о проделанной за день работе, но при одном условии.

— И что это за условие?

— Вы должны мне рассказать о своей матери и тех людях, за чью судьбу ответственны.

— Мы жили в сиротском приюте вместе, пока мне не исполнилось года четыре. Я думал, что она монахиня. Она заботилась обо мне, пела колыбельную на ночь, держала за руку. Одета она была в мирское платье. Я тогда не знал, но она скрывалась.

— Почему?

— Монахини не выясняли: просто приняли к себе, и все, — поскольку поняли, что она чего‑то боится и нуждается в укрытии. И только перед смертью она рассказала сестре Бриджет о дневнике.

— Сестре Бриджет?

— Она управляет сиротским приютом.

— Я рада, что вы мне рассказали. Это делает мои поиски еще более важными. Похоже, обращались с ней очень сурово, раз она так боялась. Но кого? И почему? Жаль, что я не знала ничего раньше, когда у меня было больше времени. Известно ли вам что‑то еще?

— Нет.

Это было произнесено совсем другим тоном, отстраненным — верх одержало его прежнее «я». Дженис видела это в его глазах: завесу, которая опускалась, когда он не хотел обнажать душу.

— Есть что‑то еще… Я уверена в этом.

— Ничего подобного.

Дженис положила ладонь ему на предплечье:

— Вы лжете.

Он отдернул руку:

— А вы не в меру любопытны.

— Прекрасно. Не говорите мне ничего, мистер Каллахан. Но только знайте… — Она поднялась на цыпочки и выпалила ему прямо в лицо, всего в дюйме от него: — Правда всегда выходит наружу.

Она вспомнила, как это было в ее семье: с Маршей и — совсем недавно — с Грегори.

— И я, например, твердо верю, что принять эту правду гораздо лучше, чем бежать от нее. Из бегства никогда не получается ничего хорошего. Никогда.

Она оставила дверь конюшни широко открытой. Люк стоял в дверном проеме и наблюдал, как она стремительно шагает к темному дому, энергично размахивая руками, а коса раскачивается в такт шагам. Она поскользнулась разок на заледеневшей тропинке, но удержалась на ногах и продолжила путь, не замешкавшись ни на секунду.

Над головой сияла полная луна, подобная серебряной тарелке на чернильно‑черной скатерти. «Запомни это, — думал Люк. — И запомни чудесную девушку. Дженис». Он все же позволил себе называть ее так.

Когда наступит утро, он еще на один день будет ближе к тому, чтобы больше никогда ее не увидеть.

Дженис, стараясь не шуметь, поднималась по главной лестнице Холси‑Хауса. Ее мутило при воспоминании о том, как любезен был герцог всего лишь прошлым вечером на этих самых ступеньках. Он сказал ей, что от нее исходит сияние.

Как же низко с его стороны льстить ей в лицо и строить козни у нее за спиной!

Лестницу этой ночью озаряло только сияние луны, проникавшее сквозь фрамугу над парадной дверью. Но этого было достаточно, чтобы девушка увидела, что часы в холле показывают половину третьего. Все кругом было тихо. Желудок скрутило спазмом, и она задумалась, удастся ли заснуть. А выспаться было необходимо — предстоял очень непростой день, когда ей понадобится вся ее сила духа.

Как она была наивна, когда переживала, что не любит его, как мечтала влюбиться… Он был так внимателен и предупредителен во время их прогулки в оранжерею и портретную галерею, а также необычайно добр со своей бабушкой. Он был, несомненно, умен — Дженис желала бы видеть своего спутника жизни именно таким наряду с приятной внешностью. К этому прилагался высокий титул и огромное состояние, вполне достаточное, чтобы избавить ее от сомнительного положения в свете и позволить родителям гордиться ею. Казалось бы, что еще желать? А она предпочла ему простого грума… И еще это непристойное пари…

На полпути вверх Дженис внезапно остановилась, ощутив покалывание в затылке. У нее возникло чувство, будто за ней наблюдают, и она взмолилась: если там действительно кто‑то есть, пусть это будет женщина. Теперь Дженис лучше понимала гостий герцога и сумела бы уговорить держать ее ночные прогулки в секрете.

Но Господь не услышал ее молитву. Оглянувшись, она увидела у подножия лестницы мужскую фигуру, и лунный свет не оставлял сомнений, что это сам герцог Холси. Сердце едва не выскочило у нее из груди, но она крепко вцепилась в перила, стараясь подавить панику.

— Добрый вечер, ваша светлость.

Он тихо рассмеялся.

— Спускайтесь, леди Дженис, и мы побеседуем о том, куда вы ходили. Хотя я уже знаю. — Он наклонился и поднял клочок сена с вымощенного мраморной плиткой пола. — В конюшню. В который уже раз.

Она спустилась на несколько ступенек.

— Да, вы правы: я навещала…

— Собаку и щенков?

— Откуда вы знаете?

Он скрестил руки на груди.

— Я хозяин поместья, миледи, и знаю обо всем, что здесь происходит. Я это уже говорил вам, как только вы приехали.

— Не совсем так, ваша светлость. Вы вообще не знали, что я должна была приехать.

— Ну почему вы такая неугомонная, дорогая? — Он коротко рассмеялся. — Знаете ли, это меня завораживает. В самом деле. Вы говорите «нет» только мне, в то время как всем остальным: миссис Фрайди, герцогине, другим моим гостям, — «да». И не думайте, что я ничего не знаю об этом груме. Вы ответили ему «да», леди Дженис?