— Каждый раз, когда я думаю о том, чтобы выйти за него замуж, передо мной всплывает ваше лицо. Это ужасное чувство. Как… как я буду чувствовать себя, если стану его женой?

«Будто весь мир развалился на кусочки».

— Вам не стоит переживать из‑за меня. — Он взял ее за руку.

— Я хочу понять. — Она сжала его ладонь в ответ.

Он отвел взгляд.

— Мы это уже обсуждали. Я гожусь лишь на то, чтобы подсадить вас в седло и принять у вас лошадь после поездки.

Люк посмотрел ей в глаза и увидел там боль. Но он должен был это сказать. Напомнить. И хотя они совершили роковую ошибку, с такой готовностью вступив в близкие отношения, пора было подвести черту, взглянуть в лицо реальности. Не важно, кто он: грум или наследник герцогства, — ему никогда не стать достойным ее.

Вот они и высказали друг другу горькую правду; пришло время сообщить ей о Холси.

— Не хочу вдаваться в подробности. — Они все еще держались за руки. — Но у меня скверные новости: это касается герцога и вас…

Он помолчал, давая ей время морально подготовиться.

— Продолжайте. — Ее ладонь была гладкой и холодной, но вмиг стала еще и влажной.

— Я слышал, как он заключил пари на сотню фунтов с другими мужчинами — включая сэра Майло, — что сумеет уложить вас в постель, не вступая в брак.

Казалось, она не верила своим ушам.

— Пари? На… меня?

Люку больно было видеть такую муку в ее глазах. Он снова усадил ее на колени, спиной к себе, обнял за талию и прижался подбородком к плечу, вдыхая запах ее нежной кожи.

— Я пытался сообщить вам об этом сразу, но мне не дали такой возможности, поэтому оставалось только надеяться на ваш здравый смысл.

Она крепко сжала его ладони.

— Если герцог обо мне столь низкого мнения, что заключил пари со своими презренными друзьями, значит, на самом деле он не собирался на мне жениться.

— Думаю, вы ошибаетесь. — Люк слегка сжал ее талию. — Холси считает себя всемогущим. Он ведь герцог, в конце концов, а значит, может сделать герцогиней трактирную шлюху, и никто не скажет ни слова.

Люк не мог сказать этого Дженис, но прекрасно понимал, почему Грейсон пожелал жениться на ней. Она была островком нежности и чистоты среди отбросов жизни.

Дженис печально вздохнула:

— Мы покончили с разоблачениями?

— Мне нечего больше сказать. — Если не считать, что он сходит по ней с ума и невозможность получить желаемое смертельно его ранит.

Она поерзала у него на коленях.

— А мне — есть.

Дженис обернулась к нему, одновременно скользнув рукой вниз, и обхватила ладонью его естество.

— Я хочу доставить вам такое же удовольствие, как вы доставили мне.

Хотелось бы ему иметь возможность сказать ей правду — что она уже сделала это.

Дженис была поражена, как быстро нежное бархатистое естество Люка пробудилось к жизни под ее пальцами и превратилось в горячий твердый стержень. Девушка полностью повернулась кругом, оседлав его, и принялась ласкать, в то время как Люк обнимал ее за спину.

— Сталь, облаченная в атлас, — прошептала она. — Вам приятно?

— Да. — Он притянул ее к себе и поцеловал — глубоко, страстно, будто пытаясь убедить себя в правильности происходящего.

Дженис он уже убедил, что ее место здесь, с ним. Грум он или нет, но это ее мужчина.

Теперь она поняла, о чем говорили мама и Марша. Осознание этого было великой тайной. То, что произошло между ней и Люком, так прекрасно и совершенно, будто существовало всегда и будет существовать вечно. Но чтобы это увидеть, нужен особый взгляд.

Это и есть истинная любовь.

И теперь Дженис не представляла себе, как сможет когда‑нибудь его покинуть.

Когда Люк достиг разрядки, его семя выплеснулось ей на руки и на низ живота. И она восхитилась его силой, даже в самый уязвимый момент. Когда волна наслаждения схлынула, он положил голову ей на плечо и лукаво заглянул в глаза.

Она рассмеялась:

— Удовлетворены и блаженствуете?

Он крепко прижал ее к груди.

— Не совсем. Пока вы рядом, я хочу еще. Но да, в тот момент я испытал неземное блаженство.

Они снова слились в поцелуе, но это больше походило на разговор без слов, где были сомнения, вопросы, утверждения, опровержения. После этого он взял чистый лоскут из кучки на столе и стер свидетельство их близости с ее рук и живота.

— Вам пора уходить.

Неужели в его голосе и вправду слышалось сожаление?

Конечно, вне всяких сомнений. Она не удивилась: конечно, он заботится о ней, — но какое это имеет значение? Чему быть, того не миновать.

Ей действительно нужно было идти, поэтому она подняла с пола ночную сорочку, и он помог ей облачиться в эти несколько ярдов тонкого муслина и кружев.

— Завтра мне предстоит многое сделать, — сказала Дженис, оправляя рукава.

Он вытянул ее косу из‑под сорочки.

— Что вы ответите герцогу?

— Что не могу выйти за него замуж.

Никогда, даже через миллион лет, она не станет рассматривать такую возможность. И не только из‑за этого подлого пари. Ей хотелось бы сказать Люку, что, даже будь герцог образцом благородства, сердце ее принадлежит другому.

Ему.

С минуту они просто молча стояли, глядя друг другу в глаза, потом он наконец сказал, пригладив пальцами мягкие завитки на ее виске:

— Это правильное решение.

Ей хотелось, чтобы он сказал, что его сердце будет навеки разбито в тот день, когда она станет женой другого мужчины — любого, — но он промолчал.

Что и следовало ожидать.

Как и ему от нее.

Дженис жгло глаза от подступивших слез, когда Люк застегивал на ней накидку, но к тому времени, как закончил, она уже сумела взять себя в руки. Они провели еще несколько драгоценных секунд вместе в деннике Эсмеральды.

— С завтрашнего дня герцог лишит меня своего расположения, — сказала Дженис. — Поэтому не знаю, сколько еще времени мне удастся провести здесь. Полагаю, он отправит меня восвояси, как только прекратится снегопад.

— Скорее всего, — тихо согласился с ней Люк.

— Но я не хочу уезжать, а ведь должна, из‑за пари. Только здесь ведь щенки. И вдовствующая герцогиня. И вы…

Люк приобнял ее за плечо.

— Я тоже не хочу, чтобы вы уезжали.

Это было самое большее, что он сказал ей о своих чувствах за все это время. Но Дженис надеялась, что он имел в виду нечто более серьезное. Ох как надеялась! Пусть даже напрасно.