отбегали, унося награбленное и уводя пленников. Кроме татар приходили ногайцы, приходили черкесы, приходили даже донские казаки – и всех этих любителей чужого добра надо было встретить, завести в непроходимые леса, навести на засады, капканы и ямы с замаскированными в них острыми кольями, надо было загодя, еще осенью, поджечь степь, чтобы лишить весной, в сезон набегов, свежей травы их лошадей, ну и наконец застрелить непрошеных гостей из луков с пищалями и зарубить саблями. Занимались организацией всех этих оборонительно-диверсионных мероприятий специальные люди, называвшиеся «стоялыми головами в поле»99. Нельзя не сказать, что среди прочих отражали все эти бесчисленные татарские и ногайские набеги местные кадомские татары, пешие и конные, давно живущие тут и частью уже принявшие православие. Они были организованы в особые татарские полки.

До самого Смутного времени засечная черта поддерживалась в полном порядке. Во время Смуты часть засек, острожков и сторожевых вышек пожгли, а что не сожгли, то разорили. Дозорные в отсутствие командиров, приказов и указаний, кто сегодня враг и откуда наступает, просто разбежались. Время было сложное – соседняя Елатьма стояла за польского королевича Владислава, а в не менее соседнем Темникове окопались сторонники Тушинского вора. В Кадоме стояли поляки и литва. Какая уж тут засечная черта… Только при Михаиле Федоровиче ее стали восстанавливать. И делать это нужно было безотлагательно, потому что крымские татары набегали на эти места весь семнадцатый век так часто, что крестьянам приходилось пахать с оружием в руках.

Мало того что Кадом был одним из звеньев засечной черты, так он еще состоял в списке городов, которые несли так называемую струговую повинность, то есть был обязан строить и отправлять струги на Дон. Расходы на судостроение раскладывались и на городское, и на окрестное население. Пришлют указ из Москвы, в котором сказано, сколько в этом году надо строить стругов, высчитает воевода сумму, необходимую для строительства, разложит ее на каждого и отправляет подьячих во все кадомские дома и окрестные деревни с селами, чтобы те собирали струговые деньги. Если кто думает, что воевода не завышал сумму строительства и не клал часть денег себе в карман… Бывало, и сами сборщики податей присваивали часть собранных денег. И земские старосты присваивали. И воеводы. Конечно, те, кто платил эти налоги, таких безобразий терпеть не желали и потому вышестоящему начальству жаловались, жаловались…

Пока Кадом исполнял роль крепости в составе засечной черты, его перенесли на то место, где он сейчас и находится. Видимо, посчитали, что новое место лучше защищено во время весенних половодий и в военном отношении выгоднее. О времени перенесения Кадома существует несколько мнений. Одни считают… Короче говоря, если все эти мнения сложить вместе и поделить, чтобы вычислить среднее, то получится, что город перенесли на новое место в период от начала двенадцатого века, еще до нашествия татар, до середины шестнадцатого века, уже при Иване Грозном, когда никакую мордву бояться было уже не нужно. На самом деле, судя по грамоте Приказа Казанского дворца, в ведении которого был Кадом при Алексее Михайловиче, перенос города произошел не ранее конца шестнадцатого века, поскольку еще в середине семнадцатого кадомчане помнили границы принадлежащих им участков в старом Кадоме. Толку, правда, от этой памяти было мало – только одна печаль, потому как все эти земельные угодья были пожалованы Старокадомскому мужскому монастырю. Помнили об этих угодьях и татарские мурзы, которым еще при Иване Грозном их раздавали за службу. Деваться, однако, было некуда. Кадомский воевода на основании указа дал монастырю бумагу, в которой говорится: «Отказано безоброчно Троицкой Старокадомской пустыни четвертная пашня и всякие угодья, как наперед того владели старокадомские помещики, мурзы и татаровя, и как преж тех мурз и татар владели кадомские посадские люди, пушкари и затинщики».

Послы русского царя

Кстати, о кадомских воеводах. Чаще всего они были из обедневших московских стольников. Воевода в Кадоме – это, конечно, не стольник в Москве и даже не полтинник, но поправить свое финансовое положение… Только не надо думать, что кадомские воеводы только и делали, что брали взятки, и вообще были медведями на воеводстве. Чижиков они не ели, а вот послами русского царя бывали неоднократно. Была такая в семнадцатом веке практика – брать из Шацкой провинции, к которой тогда был приписан Кадом, воевод и отправлять их главами посольств к иностранным государям. В 1646 году царь послал кадомского воеводу Богдана Минича Дубровского к королеве Христине в «Свецкую землю». Почти сто человек было в этом посольстве. Встретили их торжественно, с пушечным салютом. Дубровский произнес речь и поздравил шведскую королеву от имени русского царя. И кушанья подавались «на сорока осьмех блюдах», и сами блюда были искусной работы, и дорогие вина лились рекой, и никто из наших не упился и не сболтнул лишнего, и все бы хорошо, но… Христина спросила о здоровье Алексея Михайловича, не вставая с трона. Пришлось кадомскому воеводе передать королеве через толмача, что «время бы королевину величеству встать и про великого государя здоровье спросить». Толмач перевел, и Христина немедля встала и еще раз, уже стоя, о здоровье русского царя спросила.

Через два года Дубровский поехал во главе посольства в Нидерланды, а еще через двадцать лет уже другого кадомского воеводу, Богдана Ивановича Нащокина, Посольский приказ назначил своим представителем на переговорах с английским посланником. И каждый раз кадомские воеводы возвращались после дипломатической службы в Кадом. Не оставались в Москве отираться при Посольском приказе. Да и был ли в этом смысл? Приедет воевода к себе домой, в рязанскую глушь, прикажет истопить баню, напарится до полной очумелости, подадут ему стерляжьей ухи с молоками, а к ухе пирог с сомовиной, выпьет он не заморского хересу, а домашней запеканки или водки, настоянной на мещерских травах, поднимется на крепостную стену, посмотрит на тихую безмятежную Мокшу, на облака, плывущие по ней в Оку, на мужичка в заплатанном зипуне, везущего на лодке целый выводок зайцев, даст в ухо подьячему, не вовремя сунувшемуся с бумагой на подпись, вдохнет полной грудью и скажет:

– Господи, хорошо-то как!

Потом посмотрит ласково на съежившегося от страха, потирающего ушибленное ухо подьячего и добавит:

– В другой раз велю тебя, анафема, высечь. Ступай теперь. Да скажи там, чтобы наточили как следует мою рогатину. Ту, у которой тулья с серебряной насечкой. И пищаль пусть вычистят, а то еле пищит. Завтра на медведя пойду.

И о толмачах, раз уж о них зашла речь. Среди кадомских татар были целые династии потомственных толмачей. Состояли они при