посольствах в Крым, в Астрахань, в Казань и в Порту. Толмач мог попасть в плен, умереть или состариться, и тогда на его место брали такого же кадомского татарина или он сам просился на эту должность при Посольском приказе. Вот вам и медвежий угол.

Вернемся, однако, к набегающим крымским татарам, ногайцам и черкесам. Тревожили они эти края до сороковых годов восемнадцатого века, и только после заключения мира с Турцией при Анне Иоанновне кадомский край из прифронтового стал тыловым, а при Петре Первом все засеки еще были, что называется, в рабочем или боевом состоянии.

По пять алтын и полторы деньги

Надо сказать, что при Петре Алексеевиче даже мирная жизнь проходила в боевом состоянии. В тысяча семьсот восьмом году был объявлен набор с десяти дворов по одному человеку на строительство Петербурга, Таганрога и Азова. В том же году Петр приказал выслать из Шацкой провинции, а значит, и из Кадома, всех «виноватых баб и девок», которых определяли в работу на полотняных и прядильных заводах. Покоя не было никому. Через шесть лет кадомскому воеводе Кошкарову было велено собрать всех дворянских недорослей старше десяти лет на смотр к губернатору, с тем чтобы определить их пригодность к службе и тех, кто окажется годным, отправить в военную канцелярию. Кошкаров… почти год «ни о чем не пописывал и оных недорослей никого не высылал». Петр Алексеевич написал Кошкарову еще одно письмо, в котором предписывал «тотчас донести и прислать таких ослушников список, а за такое их ослушание поместья и вотчины отписывать на великого государя». Теперь уже велено было всем дворянам от десяти до тридцати лет явиться на смотр в Петербург, в сенат. Петр, прекрасно понимая, что и тут найдутся желающие уклониться от призыва, прибавляет: «…кто до марта месяца не явится и кто на такого известит, оному все его пожитки и деревни отданы будут, какого бы оной низкого чина ни был, или хотя слуга оного, без всякого препятствия».

Все эти письма Кошкарову писал не какой-нибудь третий секретарь одной из сенатских коллегий, а сам царь, для которого не существовало мелочей. К примеру, велено было Кошкарову отослать в Петербург самых лучших кузнецов. Не на время, а насовсем. Можно себе представить, как обрадовался этому указу Кошкаров, не говоря о кузнецах и их семьях. Мало того, Петр требует, чтобы воевода для уезжающих собрал командировочных по две деньги со двора. И чтобы Кошкаров, не дай бог, не схитрил и не отобрал кузнецов поплоше, прибавляет: «А ежели выбранные кузнецы будут в делах своих плохи, выбравшие их за несмотрение будут лишены всех своих движимых имений и чести с жестоким истязанием». Вряд ли Кошкаров имел сомнение насчет неотвратимости лишения чести и жестокого истязания.

Без наказаний не обходилось. Да и как было без них обойтись… К примеру, предписывает царь Кошкарову, чтобы кадомские купцы «отпустили в Санкт-Петербург на продажу за море без умедления нынешним зимним путем» пеньку и юфть. Тем более что задаток купцы уже за них взяли. Купцы, конечно, отпускают, но… поставляют гнилой товар. Заморские партнеры бессовестных кадомских купцов пишут жалобу Петру Алексеевичу – и всех, кого Кошкаров смог по этому делу поймать, ссылают по царскому указу в каторгу навечно, а тех, кто «сыщется в таком воровстве после, и таковых казнить смертью»100.

Посылкой кузнецов в Петербург дело не ограничилось. В тысяча семьсот двадцатом году было велено собрать с каждого двора по пять алтын и полторы деньги на «строение по Неве реке изб», да налоги с рыбных ловель, да с мельниц, да с пустошей и сенных покосов, да с воскобоен, да с торговой бани, да с найму подвод, да с меду и куньего меха пошлин, да подушные налоги с монастырских и помещичьих крестьян, со служилого чина, с попов, со служилых, дворовых и деловых людей, да с малолетних, которым десяти лет не исполнилось… При Анне Иоанновне умудрились обложить налогом даже личные бани, с которых полагалось платить рубль в год.

При таких поборах население стало разоряться, и крестьяне из деревень в окрестностях Кадома попросту разбегались, чтобы не платить недоимки. Бежали на Дон. Оставшиеся должны были платить за тех, кто убежал, а потому бежали даже богатые крестьяне. Власти, понимая, что по-хорошему недоимки им не получить, присылали для их сбора по-плохому специальные воинские команды. Жители Кадома и окрестных деревень этим командам, мягко говоря, не радовались. В 1754 году отряд по налоговой разверстке прибыл в Кадом и пытался арестовать бургомистра, чтобы отдать его под следствие. Не тут-то было. Один из ратманов собрал три сотни человек с дубьем, которые пришли к зданию воеводской канцелярии и бургомистра отбили. Бургомистр отказался пойти на расспрос в канцелярию. Вахмистр, командовавший воинской командой, писал в отчете начальству: «…не пошел и с немалой дерзостью и необычайным криком так сердцем своим опалился, что говорил: „Мы де вас и преж сего таких приезжих видели и с ними поступали по своему кадомскому обыкновению, да и ты, де, присланный, не дождися того, чтоб и тебя по шее отсюда не выбили. А ежели де ты под неволю захочешь меня взять, то хотя и с ротой прислан будешь взять, не дамся“».

Бежали не только от налогов. Бежали от рекрутчины. Отсиживались в лесу, пока не отрастали обритые волосы. Плели лапти и рогожи, вили веревки, а потом обменивали все это на хлеб и другие продукты у приезжавших в лес крестьян. Кто-то из беглых уходил на Дон и там работал поденщиком у казаков, кого-то прибирали к себе местные помещики для разных темных дел, а кто-то собирался в разбойничьи шайки. Весь восемнадцатый и первую половину девятнадцатого века по дорогам близ Кадома трудно было проехать, чтобы не попасть в руки грабителей. Правду говоря, в этих глухих местах, в этих дремучих лесах разбоем занимались и до восемнадцатого века. По кадомским лесам разгуливали шайки разбойников. Численность некоторых из них достигала сотни человек. Летом они плыли по Мокше на многочисленных лодках и грабили окрестные села, сельские церкви, монастыри, кабаки, таможни и помещичьи усадьбы, а зимой выезжали на разбой в обозах, в которых иногда было до семидесяти подвод. Властей не боялись – грабили «дневным разбоем». Да и как было бояться властей, которые посылали против них воинские команды, состоящие большей частью из отставных солдат и инвалидов. Правда, со стариками бандиты вели себя благородно – отберут ружье и отпустят домой. Но перед тем как отпустить, высекут для острастки. В одном из сел не только ограбили церковь, но и заставили священника окропить святой водой свои лодки.