— Если речь пойдёт о Гвинеде, то верность семье и родине возобладают во мне над преданностью королю. Если государь нападёт на Южный Уэльс, то всё будет зависеть от справедливости его действий, от того, сочту ли я, что он прав.

— Твой ответ быстр, — заметила она. — Так быстр, что мне сдаётся, ты немало размышлял об этом.

— Верно, — согласился Морган. — Потому как между валлийцами и англичанами любви нет. Да и Ричард англичанином себя не считает. Ему нравится править ими, но себя он рассматривает как истинного сына Аквитании. Как видишь, моя госпожа, наши привязанности столь же запутанны, как ваши, сицилийские.

Пытаясь подняться, рыцарь обнаружил, что вынужден опереться рукой о скамью.

— Господи Иисусе, за этот день на улицах Мессины я постарел лет на десять! Итак, раз теперь ты знаешь, как я мирюсь со своими душевными тяготами, почему бы не обсудить твои?

На лице Мариам не отразилось ничего, но её сложенные на коленях ладони стали то сжиматься, то разжиматься. Морган не торопил её и был вознаграждён за терпение.

— Ричард хочет, чтобы Джоанна сопровождала его в Утремер, а она просит меня поехать с ней, — заговорила наконец молодая женщина.

— Позволишь? — спросил он, указав на скамью.

Повинуясь кивку, рыцарь сел рядом и испустил вздох, объяснявшийся скорее ноющими мускулами, чем близостью желанного женского тела.

— Мы, валлийцы, народ очень просвещённый, — сказал Морган. — У нас детям, рождённым вне брака, дозволяется наследовать имущество, при условии, что отец признает их. Осмелюсь предположить, что Сицилия в этом отношении настолько же отстала, как Англия и Франция, но поскольку ты дочь короля, то, видимо, нужды не испытываешь. Поэтому от милостей королевы ты не зависишь и вполне можешь остаться в Палермо и жить в своё удовольствие.

Расценив молчание как знак согласия, рыцарь осторожно устроился поудобнее, потом продолжил:

— Те самые осведомлённые служки из аббатства сообщили, что ты находишься при леди Джоанне со дня её приезда на Сицилию, поэтому между вами наверняка существует тесная привязанность. Тогда почему ты колеблешься? Могу предположить только две причины. Многие женщины устрашились бы трудностей и опасностей такого путешествия, но не ты, леди Мариам. Остаётся лишь «шёпот крови». Ты ощущаешь родство с сарацинами Сицилии и боишься, что можешь почувствовать родство и к сарацинам Сирии.

Она изумлённо уставилась на него.

— Ты не знаешь меня. Как ты сам сказал, мы чужие. Откуда же такие догадки.

— Мы, валлийцы, ясновидящие.

— Вероятно. Твоё имя, наверное, Мерлин?

— Ага, выходит, леди Джоанна посвятила тебя в легенды о короле Артуре, который, кстати, был валлийцем. — С трудом поднявшись, он взял её ладонь и поцеловал крашенные хной пальцы. — Попроси королеву рассказать про её кузена из Уэльса. Доброй ночи, госпожа, и да хранит тебя Бог.

— Постой, я ведь ещё не разрешила свои «душевные тяготы»!

— Нет. разрешила. Ты просто задаёшь себе неправильный вопрос.

Мариам не могла понять, возмущена она или заинтригована. Потом решила, что и то и другое сразу.

— Скажи хотя бы, что означает слово «кариад»?

— Можешь смело предположить, госпожа, что это не одно из валлийских ругательств.

Хотя молодой человек уже скрылся в тени, Мариам уловила в его голосе весёлую нотку и сама не смогла удержаться от улыбки. Когда он ушёл, сарацинка встала и медленно пошла по садовой дорожке. Ахмер преданно семенил следом. Каков же тогда правильный вопрос? Она выросла при королевском дворе, но «Мерлин» прав — в ней всегда теплилось чувство принадлежности к народу матери, к «сарацинам Сицилии». И хотя большинство из них исповедовало ислам, а Мариам была христианкой, «шёпот крови» отчётливо слышался ей. Точно так как «Мерлин» слышит голос своего... Гвинеда, так вроде. А как выразился он об остальном Уэльсе? Ах, да: тут преданность будет зависеть от справедливости действий короля.

Фрейлина остановилась вдруг резко, наклонилась и обняла собаку.

— Он был прав, Ахмер. Я задавала неправильный вопрос. Считаю ли я, что Иерусалим должен быть отобран у сирийских сарацин? Да, считаю. — Стиснув озадаченного пса, Мариам рассмеялась — таким сильным было её облегчение. — Ещё как считаю!

Архиепископ Монреале не брался предположить, какой приём ожидает его в Катании. Он знал, что они с канцлером Маттео в последние дни не в фаворе у короля, потому как осмеливаются говорить ему то, о чём он не хочет слышать. О том, что союз с англичанами выгоднее для Сицилии, чем союз с французами. Теперь, когда английский король дерзнул захватить второй по величине город государства, чьи голоса захочет слышать Танкред: тех, кто призывает к мщению или ратующих за осторожность и умеренность?

По пути к королю архиепископа перехватил канцлер.

— Насколько понимаю, мы сюда не молиться идём? — сухо поинтересовался прелат, следуя за Маттео в часовню.

Тот усмехнулся.

— Принимая во внимание грешное прошлое, молитва мне не помешает. Однако я просто собирался переговорить с тобой до встречи с королём. Жордан Лапен и адмирал прибыли первыми, и как следует ожидать, буквально кипели от гнева. Не только город пал буквально у них на глазах, но даже их лошади стали добычей англичан. Вполне объяснимо, они всей душой за войну. Так же как шурин Танкреда и большинство членов совета. Особенно после того, как стало известно о последнем предложении французского короля.

— Что за предложение?

— Можно подумать, что Мессина — французское владение, так велика была ярость Филиппа. Отчасти это объясняется уязвлённой гордостью. Мессинцы обратились к королю за защитой, а ему пришлось стоять и смотреть, как Ричард захватывает город, причём так быстро, что священник и заутреню не успел бы прочесть. Но по большей части им движет исключительно ненависть. Будь я игроком, побился бы об заклад, что англичане с французами вцепятся друг другу в глотку задолго до того как доберутся до Святой земли.

— Предложение, Маттео, — напомнил архиепископ. — Что за предложение?

— Филипп послал к Танкреду герцога Бургундского с идеей вступить в союз против Ричарда и пообещал участие французских войск в нападении на англичан.

У прелата отвисла челюсть.

— И что сказал на это король?

— У него нет согласия между головой и сердцем. Танкред знает, что истинный наш враг — Генрих Гогенштауфен, но дерзость Ричарда ему нелегко проглотить. Я ещё надеюсь убедить его в том, что Ричард способен стать