след, предоставить ложную информацию, чтобы держать ситуацию в руках. Но это не продлится долго, и Лекс использует свои обычные методы… убеждения на тебе.

Убеждение.

Изнасилование и пытки.

Да.

Джейшторм был прав.

— Но не раньше, чем он использует твои слабости против тебя.

— Мои слабости, — повторила я.

— Шотер и Брейкер.

Верно.

Это было правдой.

Дерьмо.

Одно дело — знать это. Другое дело, когда кто-то другой говорит тебе то же самое, о чем ты беспокоишься.

— Тебе нужно уйти.

— Как поможет уход? Брейкер попадет в беду из-за того, что упустит меня.

— Не так сильно, как он попадет из-за того, что поможет тебе.

Это тоже было правдой.

— У меня нет денег. Некуда идти.

— Ты выходишь и поворачиваешь налево в конце гравийной дороги. Находишь знак остановки, согнутый пополам и лежащий на траве, сворачиваешь в лес, под первым поваленным деревом лежит сумка. В ней достаточно денег, чтобы вытащить тебя из города на несколько недель. Удостоверение личности. Одноразовый телефон.

Черт возьми.

Джейшторм серьезно вел дела.

— И что потом?

— Тогда я использую это. Я использую то, что есть у тебя, и то, что есть у меня, и уберу Лекса Кита. Наконец-то.

— Но…

— Ты вне этого, Алекс Миллер. Ты и так уже достаточно потеряла. Возьми сумку. Уезжай из города. Не оглядывайся назад. Не собирай больше никакой информации. Ты можешь взять свой ноутбук и следить за его счетами, но не засовывай свой палец обратно в этот беспорядок. Ты свободна. Иди и построй новую жизнь.

И на этом Джейшторм закончил разговор.

Если раньше мое сердце колотилось, то теперь оно угрожало сердечным приступом.

Меня только что вычеркнули из уравнения.

У меня только что отняли дело всей моей жизни.

И сразу же это наполнило меня всепоглощающим ужасом и душераздирающим облегчением.

Все, что мне нужно было сделать, это уйти.

Проблема заключалась в том, что в этом не было «всего».

Уход был прыжком веры.

Он мог еще больше испортить и без того испорченную ситуацию.

Это означало оставить единственного человека в мире, о котором я заботилась.

Кого-то, кто сказал, что я ему тоже небезразлична.

И, да, это было скоро.

И, да, это было бессмысленно.

Но Брейкер что-то значил для меня.

Внутри звучал тихий голос, который подсказывал, что, возможно, он значил для меня всё.

Но это было еще одной причиной, по которой мне нужно было уйти.

Чтобы спасти его.

Чтобы спасти его от попыток спасти меня.

И потерять при этом свою жизнь или жизнь Шотера.

Я не могла этого допустить.

Мне нужно было уйти.

Я захлопнула свой ноутбук, быстро пересекая дом Брейкера. Я натянула джинсы и ботинки, накинула футболку под толстовку, наполовину опустошила сумку и оставила в ней сменную одежду и ноутбук, чтобы было легко и быстро путешествовать.

Я посмотрела на свои блокноты, перевернула один из них и вырвала страницу.

Мне придется уйти. Но мне также придется оставить записку.

Если я этого не сделаю, он подумает, что Лекс меня схватил. Я не могла допустить, чтобы он штурмовал дом Лекса в поисках меня. Поэтому я схватила ручку, села и написала свои последние слова Брейкеру.

И я притворилась, что сделала это без слез.

Но я плакала. Много. Заставляя слова, которые я написала, плыть у меня перед глазами.

Я схватила пистолет, который оставила у себя, сунула его за пояс, как это делал он, и выскочила из дома.

Глава 17

Брейкер

Я быстро сделал кое-что для старого друга — избил какого-то придурка, который все время пытался вытрясти его магазин. Я закончил за полчаса, относительно чистый от крови, и быстро пошел в продовольственный магазин.

Я не лгал, когда сказал, что мы съели практически всю еду. Я имею в виду, что все, что у меня осталось — это банка соленых огурцов и несколько черствых крекеров в шкафу. Может, она и была крошечной, но могла проглотить почти столько же еды, сколько и я. Это была одна из многих вещей, которые я находил в ней забавными.

Она изменилась.

После потери своего бывшего. После того, как поплакала со мной. После того, как выпила со мной. Немного открывшись… она изменилась.

Она опустила стены достаточно, чтобы я мог перелезть через них. Чтобы получить четкое представление о том, что было внутри. И я не ошибся. Я знал, что не ошибусь. Но было хорошо иметь доказательства.

Алекс Миллер была не просто опустошенным, решительным хакером с вендеттой, чья душа говорила на языке слез.

Она была забавной и милой, и у нее была сильная склонность к бесконтрольной болтовне, из-за которой она чертовски краснела. И этот ее характер? Да, дело было не только в том дерьме, которое она считала важным. В тот день, когда у нее было гребаное похмелье, она до потери сознания спорила из-за персонажа в фильме.

Я трахал ее до тех пор, пока она не забыла, о чем спорила.

Я также ежедневно ловил ее на том, как она поет. Иногда по нескольку раз в день. Как будто она забыла, что я тут нахожусь. Или как будто ей было достаточно комфортно в моем присутствии, чтобы ее не волновало, что я подслушиваю. Несколько раз это была та песня об улыбке. В другое время это были другие. Почти всегда песни о том, как подняться над чем-то или о том, чтобы держать подбородок поднятым, несмотря на трудные времена. Я подумал, может это из-за ее матери. Если бы это была та музыка, которую она играла или пела для Алекс, когда она росла.

Она любила углеводы больше, чем белки. За ужином она всегда съедала их первыми, а потом с каким-то безразличием ковыряла мясо. Она забывала расчёсываться, пока ее волосы не запутывались. Она ненавидела боевики и ужасы. Она говорила, что реальная жизнь и так достаточно ужасна, что если она собиралась сбежать из нее на какое-то время, то хотела бы убежать во что-то, что заставляло ее смеяться. Поэтому мы смотрели комедии. Она смеялась. А я смеялся над ее смехом.

Я бросил продукты в свою тележку, остановился в проходе с чипсами и схватил пакет с сырными завитками. Новый вид. Который, по-видимому, был превосходным. Всю свою жизнь я не задумывался на столько о закусках.

— Чувак, у тебя кровь на рукаве, — сказал знакомый голос, в котором звучало веселье.

Я обернулся и увидел, что там стоит Пейн, обняв