– Скажите, любезный, мадемуазель Элла Ковалли все еще здесь?

– А как же-с, отдыхают.

– Вот и отлично, – протягивая рублевую бумажку, улыбнулся фон Бекк. – Вы не станете возражать, если я подожду ее на этом самом месте?

– Вообще-то занимать проход запрещено, – затянул швейцар, но пятирублевка решила дело.

Ждать пришлось недолго. Герман еще не успел заскучать, рассматривая входящих и выходящих, как дверь в очередной раз распахнулась, выпуская хохочущую пару. В заливающейся смехом девушке фон Бекк тут же узнал гимнастку, рядом с ней утирал влажные от смеха глаза рыжий молодец, в котором без шляпы и лассо крайне трудно было опознать лихого ковбоя.

– Мадемуазель Элла, – выбираясь из машины, шагнул к девушке фон Бекк.

– Это вы! – растерянно протянула девушка. – Но как вы узнали, что я здесь?

Герман протянул цветы и заговорил виноватым тоном:

– Это неважно, как я узнал, важно, что я вас нашел. Мисс Ковалли, великодушно прошу извинить моего друга ротмистра Шалевича. И принять в знак прощения этот скромный…

Фон Бекк еще не закончил начатую фразу, а спутник гимнастки злобно выругался и вырвал у фон Бекка букет, одновременно ударив в лицо кулаком. Все произошло так быстро, что Герман не успел понять, как, повинуясь внезапному порыву, стукнул противника в ответ, ввязываясь в драку. Отбросив всякие условности, они сцепились, как два бойцовых пса, и, свалившись на мостовую, принялись отчаянно лупить друг друга. Силы были явно не равны, циркач имел преимущество в весе, росте и технике ведения боя, но владелец кинофабрики не сдавался, по мере сил отвечая на удары свинцовых кулаков.

Элла кинулась разнимать соперников, а швейцар дунул в свисток, призывая городового. Катаясь по тротуару, противники наносили друг другу хлесткие удары, изредка отпихивая пытавшуюся встрять между ними девушку, когда над драчунами прозвучал зычный голос:

– Этта что такое? А ну, ррразойдись!

Первым опомнился фон Бекк. Он попытался выпростаться из лап техасца, и при помощи городового ему это удалось. Элла кинулась к поднимающемуся с земли Герману, пока городовой заламывал руки брыкающемуся циркачу.

– Что произошло? – обращаясь к швейцару, пропыхтел городовой.

Швейцар тут же занял сторону фон Бекка, не поскупившегося на чаевые, и стал рассказывать свою версию случившегося.

– Вот они, – старик кивнул на сосредоточенно отряхивающегося владельца кинофабрики, – выходили из машины, когда они, – кивок головой на Буффало Билла, – налетели с кулаками.

– Да нет же! Нет! Господин фон Бекк преподнес мне букет, а Вилли рассердился и ударил его по лицу. Вилли прекрасный человек, но очень вспыльчивый!

– Господин офицер, мы с другом просто пошутили, – с трудом шевеля разбитыми губами, проговорил фон Бекк. – Мы боролись. Мой друг циркач, и мы поспорили, что я уложу его на лопатки. Прошу принять наши извинения…

Герман вынул бумажник и отсчитал несколько сотенных купюр. А пятидесятирублевую бумажку протянул швейцару. И под пристальными взглядами обоих одаренных нарочито веселым голосом проговорил, обращаясь к артистам:

– Друзья мои, а не поехать ли нам домой?

Буффало не хотел садиться в машину, но Элла насильно усадила ковбоя в авто и, запрыгнув рядом, улыбнулась фон Бекку:

– Ну, любезный друг, чего вы ждете?

Фон Бекк уселся за руль. «Даймлер» тронулся, и, провожаемые пристальными взглядами городового, Элла и Герман напряженно улыбались друг другу, делая приветливые лица. И только ковбой сидел, насупившись и играя желваками. Машина свернула за угол, и Буффало Билл, перегнувшись на переднее сидение, ухватил фон Бекка за горло, выкрикнув:

– А ну, останови!

Герман прижался к обочине, и циркач, опершись руками на борта машины, спрыгнул на тротуар.

– Попробуй только еще раз приблизиться к Элле! Я тебя найду и удавлю вот этими самыми руками!

Ковбой подхватил гимнастку за талию, вытащил из машины и под изумленными и недоумевающими взглядами прохожих понес по улице, удаляясь от фон Бекка так быстро, как только мог.

– Что-то я сегодня слишком много извиняюсь, – усмехнувшись, пробормотал фон Бекк, трогаясь с места. – Если еще перед кем-нибудь извинюсь, будет не на что снимать фильму.

Но извиняться пришлось еще и перед Конкордией. Услышав шум въезжающей в ворота машины, актриса выбежала из дома и бросилась к фон Бекку.

– Отчего так долго? Я чуть с ума не сошла!

И, увидев его лицо, разрыдалась, выкрикивая:

– Этот ужасный Шалевич! Он все-таки затеял драку! Как я его ненавижу! Он скандалит, а вас бьют!

– Ну-ну-ну, Кора, девочка моя, успокойтесь!

– Не могу я успокоиться, вы меня очень сильно расстраиваете!

– Что мне сделать, чтобы эти ясные глазки перестали плакать? Ну хотите, машину вам подарю?

Он подвел подругу к гаражу и, распахнув створку ворот, указал на стоящие в ряд блестящие «Даймлеры».

– Какая больше нравится?

– Вон та, беленькая, – всхлипнула Конкордия, пухлым пальчиком указывая на элегантный кабриолет.

– Ну вот и славно, – проговорил фон Бекк, осторожно целуя разбитыми губами заплаканное девичье лицо. – Теперь она ваша.

– Но я не умею водить…

– Это не беда. Я устрою мою девочку в автомобильный клуб, и мой дядя собственноручно выучит вас искусству вождения.

Горе актрисы тут же сменилось бурной радостью. Она запрыгала по аллее и захлопала в ладоши.

– Как прекрасно все устроилось! Я очень люблю дядю Вольдемара! Он такая душка! Я так и вижу себя в этой дивной машине, стрелой несущейся по Москве! Ведь вы меня любите, фон Бекк? Ведь любите?

– Ну конечно, глупенькая!

– А Руфину нет?

– Вы опять за свое?

– Боже, я так счастлива! Поклянитесь, что ее не любите!

– Да не люблю, сказал же вам!

Слушавшая их беседу экономка сокрушенно покачала головой, давая понять, что лично она ни за что бы не доверила вождение авто столь неуравновешенной особе…

Фон Бекк еще нежился в постели, когда в спальню постучали. Стараясь не разбудить Конкордию, Герман прошел к двери и выглянул в коридор. Экономка поманила его за собой и, отведя на достаточное расстояние от приоткрытых дверей спальни, шепотом проговорила:

– Герман Леонидович, к вам пришли.