теперь быстро прикидываю, в чем еще может быть дело с моей пациенткой, и не только, чтобы дать понять: вы, мол, аж пару документальных фильмов посмотрели, в нужном месте в правильное время оказались, но и я тут не шутки шучу. Любой гордый продажник не прочь придержать что-нибудь для себя, но здесь, однако, вполне может оказаться, что все обернется иначе и запас мне не понадобится. Хотя многое указывает на то, что любители тут с первого раза срывают джек-пот: у пациентки сузившиеся зрачки, а в кармане у нее я обнаруживаю нечто, по виду — трубочку для крэка; вдобавок, когда я мысленно изучаю ее руки и думаю, не придется ли ставить катетер внутривенно, мне становится ясно, что под кожей через эти вены некогда прошло много всего разного.

Появляется бригада скорой, и я бегло объясняю им, что случилось. Мы берем новобранцев — они включаются в то, чтобы поднять пациентку на каталку, и в этот момент достославный наркан (он же налоксон) внезапно творит чудо: пациентка выкашливает трубку, распахивает глаза, дико оглядывается и мгновенно, за один удар сердца, тянется к карману, выхватывает сандвич и начинает жадно набивать им рот. Мы пытаемся его забрать, но она внезапно обретает силу — отталкивает нас и торопливо, большими кусками продолжает поедать завтрак. Пока мы везем ее к скорой, она постепенно соскальзывает обратно в прежнее оцепенение, и к тому времени, когда попадает в машину, снова никак не реагирует, но в этот раз у нее полон рот плотно смятого хлеба.

Внутри машины медик щипцами вынимает у пациентки изо рта несколько внушительных круглых комков частично пережеванного теста — и ниточки слюны тянутся, когда он скидывает трофеи в мусорку. Он вытягивает аспиратором накопившуюся слюну и закрепляет воздуховод, чтобы держать дыхательные пути открытыми, пока мы вводим следующую дозу как-по-телевизору-показанного наркана. Бригада готовится перевозить пациентку в отделение неотложной помощи.

Когда я выхожу из машины, чтобы они смогли уехать, снаружи, у задней двери, я встречаю взглядом два лица с широко распахнутыми глазами — их хозяйки возбужденно ждут продолжения. Будь у них хвосты, ими бы точно виляли. Но все, чего мои бывшие подручные хотят, — узнать, не оказалась ли их жертва напрасной.

— Спасибо вам за помощь, дамы. Без вас я бы не справился.

Возможно, все зависит от точки зрения. С одной стороны, пациентка так рвалась раствориться в грезах, а стараниями моих помощниц ее прежде времени оттуда выдернут, день ее окажется загублен — она их не поблагодарит. С другой стороны, мои помощницы удостоверились, что их и моя подопечная все еще будет здесь завтра — возможно, чтобы кто-то другой совершил то же, что и они сегодня. В конечном счете они только сделали то, что, как ожидает любой и любая, будет сделано для него и для нее, — прошли лишнюю милю ради человека в беде. И я не могу их за это винить: моя работа вся такая.

Одинокий пациент с саморазрушительным поведением отказывается от помощи

Сейчас раннее утро — и входная дверь открыта; непонятно, в соответствии с ламинированным объявлением при входе или в нарушение призыва:

ВСЕМ ЖИЛЬЦАМ!!

ПОЖАЛУЙСТА, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ГЛАВНУЮ ДВЕРЬ ОТКРЫТОЙ. СПАСИБО!

Вокруг никого. Вслед за полицейскими я захожу внутрь. На полу кровь: возможно, так и задумано, чтобы на таком блестящем буром линолеуме подобные брызги терялись, но эти капли все еще играют свежим глянцем. Кровавая дорожка ведет вверх по лестнице.

— Эй? Здравствуйте?

Никто не отвечает.

Здесь обширный эдвардианский дом на пару этажей; его порезали на однокомнатные квартиры — и теперь туда набились люди незнакомые и чужие друг дружке; они выходят наружу, только когда путь свободен. На каждой двери тяжелый замок, в холле стопка невостребованных писем; на все, что было там деревянного, когда-то навели блеск — теперь оно пожелтело; а в воздухе постоянно тянет маслом — на нем обитатели дома готовят. На стены из ДСП давно уже прикрепили липкой лентой и другие плакаты с инструкциями: жильцов призывают не проигрывать музыку громко, убеждаться, что они как следует сортируют мусор, правильно вести себя при пожаре.

Следуя за цепочкой кровавых капель, мы поднимаемся по лестнице. На двери комнаты 4 смазанный коричневый отпечаток ладони — значит, нам сюда. И потому полицейские стучатся, а затем берутся за дверную ручку и пробуют открыть.

Дверь открывается, и мы попадаем в дом — словно внутрь шкатулки. Электронагреватель царит в середине комнаты; плита, раковина и разделочный стол стоят у дальней стены; ночник освещает ковер в углу. На полу, на смятом матрасе, сидит, скрестив ноги, лысый, голый по пояс, ни дать ни взять Будда на голодовке, Джеймс, тощий парень лет тридцати, и прижимает скомканную окровавленную майку к левому предплечью. Он поднимает глаза и смотрит на нас, точно мальчишка, обмочившийся на уроке.

— Парни, мне правда жаль.

* * *

Джеймс отводит вверх смятую майку и показывает изодранную руку. Он резал себя около дюжины раз бритвой, он перекрыл тесную сеть сгладившихся старых шрамов решеткой из новых ран: те свежие, и отнюдь не царапины, и обметаны по краям сгустками едва запекшейся крови.

Когда я спрашиваю, какое лезвие он использовал, Джеймс кивает на деревянный стул, заменяющий ему стол: там фирменная новенькая бритва с узким треугольным кровавым пятном лежит поверх футляра.

— Она у вас только одна?

Он кивает.

— Вы не против, если мы проверим?

Он поднимается, чтобы позволить полицейским как следует осмотреть все вокруг, потом садится обратно.

— Джеймс, вы всё это сами сделали?

Он кивает.

— Вы резали себя только в этих местах или еще где-то?

Он качает головой.

— Вы принимали какие-нибудь таблетки? Делали что-нибудь еще, чтобы себе навредить?

— Нет.

— Хорошо. Как вы себя чувствуете, дружище?

— Глупее не придумаешь.

— Вы можете рассказать мне, что случилось?

Джеймс пожимает плечами.

— Да как обычно. Выпил немного. Хреново. Заснуть не могу. Руку себе режу. Ничего нового-то.

— Сколько вы выпили?

— Четыре банки.

— Какие-нибудь препараты?

Он качает головой.

Я изучаю порезы. По большей части они поверхностные и уже закрылись корочками, но некоторые достаточно глубоки, их нужно зашивать. Джеймс может понять, о чем я думаю.

— В больницу не собираюсь.

— Хорошо.

— Так вам сразу и скажу.

— Позвольте глянуть на раны. Вдруг они потребуют особого внимания.

— Не хочу, док, чтобы со мной возились. Нет, вам-то спасибо. Но не поеду.

* * *

То, что случилось с Джеймсом сегодня вечером, — не новость, ничего из ряда