вообще выходило отвратительно: из головы всё никак не шло то, что Сигурда могли убить в любой момент по указке Дьярви, который практически вырастил сына конунга, возясь с ним с детства, но даже это не остановило его в плетении интриг. А по ночам мне снилось, как хэрсир поднимал народ на восстание и уничтожал привычный мир, отсекая голову Харальда и зажимая её высоко над собой. Я вскакивала, испуганно озираясь, а сонная Кётр прижималась тёплым бочком, уютно мурлыча и заверяя, что сейчас всё в порядке и незачем тревожиться.

Вальгард решил молчать и ничего не докладывать конунгу до возвращения Рефила, который мог опровергнуть подозрения Ивара и брата или же наоборот их подтвердить. Ледышка полагал, что разбрасываться обвинениями надо лишь тогда, когда были доказательства и свидетели, а в их честности и порядочности стали бы сомневаться, оскорбляя колдуна, которому мало кто поверил бы. Когда вернётся хирдман — никто не знал, и оставалось только ждать.

Пару раз к нам домой неожиданно заваливалась Идэ вместе с дочерями и пыталась раздавать советы, как вести хозяйство, распоряжаться трэллами, и причитала, что здоровье моё слишком хилое и как же детей буду рожать. Вальгард из вежливости разговаривал с ней несколько мгновений, а после выставлял за дверь, не желая слушать навязчивых советов и кудахтанье обо всём и ни о чём.

Иногда заглядывала Лив, зазывая на тренировочную площадку, но натыкаться вновь на потные и недовольные лица, видеть осуждение в чужих глазах — к этому я была ещё не готова. Тем более что после той стычки в темнице, наверняка, на меня ещё злились и считали полоумный. Лив обмолвилась, что Бешеная разболтала всем, будто мы с ней крупно поссорились в подвалах камер заключенных, но, естественно, умолчала, что я застала её врасплох. Поняв, что меня совсем не интересует ни стрельба из лука, ни рукопашный бой или сражения с холодным оружием, Бьёрнсон предложила прогулки с Ауствином по поселению, вещая обо всё без умолку. Отъезд Сигрид наложил на неё своеобразный отпечаток, превращая её из замкнутой и забитой девчушки в более откровенную и сильную личность, способную дать отпор и постоять за себя — птенчик потихоньку начинал выбираться из тени матери. Однажды Лив всё же решила вернуться к теме поездки на Утёс и попросила объяснить, что же тогда произошло на самом деле.

— Рефил так злился, что голова его была готова взорваться, честное слово, — рассказывала она. — Представь, ты без сознания на руках колдуна, за вами несётся Сигурд, в погоню за которым следовали хускарлы, потому что нельзя же отпускать наследника одного. А хирдман остался со мной, пытался разобраться в произошедшем, но ничего не нашёл. Честно, Астрид мы осмотрели всё, что только можно было — пусто. Единственное, что настораживало — порядок в доме колдуна, однако списали всё на его чистоплотность. Ну а сплетники судачили всякое: и околдовал тебя Эймунд травами, и хотел убить, и прочая ересь. У меня уши сохли, но сколько бы не пыталась переубеждать — бессмысленно. Твердили одно и то же, словно заговорённые.

Учитывая, что все жители знали друг друга давно и действовали, будто муравьи, удивляться бессмысленно. Впрочем, я была благодарна Бьёрнсон за то, что она хотя бы пыталась помочь, а не отмахнулась от меня. И даже не оскорбляла Эймунда, а снисходительно отзывалась и всё хитро поглядывала, ожидая реакции, однако я молчала, хоть заботы и мысли о колдуне занимали всё сильнее и сильнее.

Брат запретил снова оставаться в доме его бывшей травницы с ночёвкой, заверяя, что справиться сам и нечего ошиваться в неподобающих местах со взрослыми мужчинами. Так что приходилось брать еду у Этны и после относить её в дом на окраине, забирая тряпки и помогая ухаживать за колдуном, готовя мази и отвары из сушеной ромашки и других трав. Пару раз я пыталась прибегать к сейду, но единственное, что отлично получалось — только злиться. После той вспышки силы в доме у вёльвы и в темницах колдовство будто уснуло, и я даже не знала: радоваться или грустить. Тьодбьёрг избегала встреч, а я их и не искала, разочаровавшись в ней и вообще в людях. Единственное, что она могла знать — место погребения Роты, однако думаю, её тело тогда сожгли с остальными жертвами и развеяли золу над морем.

Эймунд пролежал, не подавая особых признаков жизни ещё несколько дней, прежде чем открыть глаза и очень долго смотреть на меня, будто видел впервые. Вальгард тогда вышел прогуляться, а я осталась делать отвары и заодно помочь с ужином. Лезвие едва ли не прошлось по пальцам, когда почувствовала на себе прожигающий взгляд и, обернувшись, вздрогнула, от неожиданности роняя нож.

— Аккуратнее, порежешься же, — Эймунд встал и поднял клинок, насмешливо поглядывая на меня. — Чего так смотришь, будто сам ас спустился из Асгарда? Это всего лишь я.

Наверное, в тот момент я походила на рыбу с выпученными глазами, но не могла поверить происходящему. Ещё вчера Эймунд лежал, будто мертвец, на кровати, сияя белизной кожи и пугая ранами, которые постоянно обрабатывали, а теперь резво расхаживал по дому и заглядывал в котелки, принюхиваясь.

— На ужин баранина с сушеными травами? Неплохо-неплохо, — одобрил он с видом знатока. — А вот в отваре ты ошибку совершила: слишком мало ромашки и много полыни — горечь будет невыносимая. Можно добавить мёд, конечно, но делу…

— Ты не хочешь ничего объяснить?! — не выдержала и вспылила я. — То разговариваешь через сейд, заставляя меня сомневаться в собственной адекватности, то теперь расхаживаешь, будто выздоровел и не лежал как мертвец семь дней. А потом что? Взмахнёшь рукой и скажешь, что всё это иллюзии, происки Локи?!

Эймунд прищурился, усаживаясь на скамью и закидывая ногу на другую. Тёмные его глаза сверкали манящей и пугающей бездной, в которую я попадала словно в ловушку и летела всё глубже и глубже.

— Я уже говорил, что восстанавливаюсь при помощи сейда, — скучающе протянул он. — Так легче было переносить пытки и сдерживать боль. Если бы не сейд, то я бы орал и кряхтел от агонии как старая умирающая скотина, а так тихо лежал и никому не мешал. Поверь, нет ничего ужаснее видеть мучения других и понимать собственную ничтожность, потому что не можешь помочь.

Горечь, пронизывающая каждое его слово, заставила меня умолкнуть. Эймунд выглядел так, словно ему пришлось пройти через невыносимые мучения, о которых можно было только догадываться. Желая сменить тему, произнесла, скрещивая руки на груди и недоверчиво посматривая:

— Хочешь сказать, что при желании сейд