прикупить угощения трэллам, передавая им извинения за то, что столь грубо выставила их за двери. Тир ради приличия отмахивалась, но после сдалась и спрятала мешочек с серебром за пазуху.

— Пока господина нет, могу выпустить Кётр? — предложила она, на что я кивнула. Без отца дом казался спокойнее и светлее, никому ничего не угрожало, и даже воздух казался свежее. Плохое предчувствие витало в воздухе, но я предпочитала отмахиваться от него и стараться гнать дурные мысли.

Этна не знала точно, зачем Дьярви и Сигрид отправились в набег столь рано, однако приговаривала, что удивляться не стоило: в конце концов они не были привязаны к земле, как те же бонды, которые всегда отправлялись в походы исключительно летом, налаживая торговлю с другими островами и Дальними землями.

— Пока мы ждём гонца от Вальгарда, расскажи, что всё же произошло на Утёсе, — предложила Этна, расправляя шерсть для пряжи. — Всё равно маешься, уже раз десять дом обошла.

Она была права: я не находила себе места, ибо Вальгард задерживался. Он уверял, что справится быстро, и если вчера хэрсир отдал распоряжение об освобождении Эймунда, то я уже скоро увижу его. Однако время шло, а никаких гонцов всё не было. Скоро уж должен был начаться ужин, а Вальгард всё ещё не вернулся, и я ни на шутку нервничала, порываясь броситься в Длинный дом, однако Этна удерживала и запретила выходить, угрожая, что не выполнит поручения и не купит ничего трэллам.

Не выдержав, присела подле тир, поправляя наряд, который она тоже приготовила, думая, что мне придётся идти на встречу с конунгом. Этна наклонила голову, внимательно слушая рассказ о приключениях на Утёсе и гадком Видаре. Тир знала про сейд, а потому скрывать я ничего не планировала, открывая ей душу и делясь мыслями об Эймунде.

— Ох, дитя, побереги сердце, — причитала она. — Вдруг он подлец какой и просто дурит тебе голову своим сейдом? Ты, конечно, не глупа, но будь осторожна.

— Это единственное, что тебя волнует? — рассердилась я. — Не то, что в поселении появился утбурд и злодеяния командира, а колдун, которой меня спас и привёз сюда? Я бы не выжила, если бы не он, спешу напомнить.

— Но ты ведь сама пошла туда, Астрид, — мягко пожурила Этна. — Не подумай дурного, но не забывай, что ты уже большая и несёшь ответственность за поступки. А что до колдуна — конечно, для ведущей нет лучшего варианта, однако ты дочь хэрсира, которой положен статус и богатства. Отец не позволит вам быть вместе, Астрид.

Слова её резали хуже заточенного клинка и высекали шрамы на сердце, оставляя после себя кровь и боль. Невидимая рука Дьярви пробиралась в каждый уголок моей жизни, отбирая свободу. Я прикусила щёку изнутри, не желая срываться на тир, как дверь распахнулась, заставляя вскочить. На пороге замер хмурый Вальгард, который приветственно кивнул и налил себе кружку воды, махом осушая её.

— Есть какие-то новости? — голос дрожал от волнения. Тревога холодила пальцы: вдруг Дьярви ничего не сделал и просто отбыл, оставляя Эймунда умирать в холодном и смрадном месте.

Вальгард усмехнулся и взъерошил мои волосы, щёлкая по носу:

— Принарядилась-то так! Зачем? У нас праздник какой-то? Или ты так на свидание собралась, а потому вместо сорванца-Златовласки вижу сейчас красивую и богатую госпожу?

Этна соединила ладони, вскакивая и кланяясь:

— Моя вина, господин! Думала, что стоит предстать перед конунгом в лучшем свете, дабы не оскорбить…

Вальгард засмеялся и махнул рукой:

— Этна-Этна, я пошутил, перестань. Не принимай так близко к сердцу, ты всё сделала правильно — конунг Харальд любит красивые вещи и ценит, когда их показывают.

Тир облегчённо вздохнула и глубоко поклонилась, сияя улыбкой. Она порывалась выйти, но брат покачал головой, приглашая её остаться. Остальные трэллы усиленно старались делать вид, что не смотрели на нас и не пытались подслушивать речи. Выпив ещё одну кружку, Вальгард оглянулся и кивнул на дверь:

— Однако сегодня мы не увидимся с конунгом. Пойдём, Астрид. Ты должна это видеть.

Его ледяной тон пугал. Сердце упало в Гиннунгагап и не думало возвращаться, страх холодил душу, и я стиснула локоть брата, готовясь к худшему, но он лишь подталкивал идти вперёд и не задавать вопросов. Сотни худших и ужасных мыслей проносились в голове, рисуя образы измученного, повешенного или истерзанного Эймунда с крыльями кровавого орла. Колдуна могли обвинить в причинении вреда семьи Видара, и тогда столь ужасная казнь могла быть одобрена конунгом. Я тряхнула головой, пытаясь сбросить навязчивые мысли, от которых ныли рёбра, немела шея и болело всё тело, будто примеряла на себя его боль и страдания.

Однако вопреки всем тревогам Вальгард миновал центральную площадь и поворот к тренировочной площадке, вновь спускаясь к домику на окраине, в котором ночевали вчера. Надежда вспыхнула в груди, но я тут же одёрнула себя: брат мог оберегать меня и не позволил бы увидеть издевательства над колдуном, а потому решил спрятаться здесь, чтобы любопытные не мучали вопросами. По крайней мере один день. Предательские слёзы щипали глаза, хотелось сорваться на Вальгарда с истерикой, но он только шагал вперёд, оставаясь невозмутимой глыбой льда.

Солнце стеснительно выглядывало из-за облаков, с фьорда дул колючий ветер, царапающий щёки. Подле края воды суетились рыбаки с огромными сетями, в которых бились в страшных мучениях рыбы. Они не знали, что дни их сочтены и судьба приготовила им тесную бочку, в которой не будет ни места, ни воды — только смерть и безграничный страх, превращающий или в жертву, или в жестокого хищника, дерущегося до последней капли крови. Рыбак взмахнул ножом, и я отвернулась, не в силах более смотреть.

Вальгард повернул к домику, приглашая внутрь, но я замерла на пороге. Близ очага на соединенных скамейках лежал Эймунд, перевязанный окровавленными бинтами. Я бросилась к нему, падая на колени, и прислушалась к дыханию. Вдох. Выдох. Он был жив. Слёзы брызнули из глаз, и я бережно провела рукой по его точеному лицу, убирая непослушные пряди, прилипшие ко лбу. Ладони его были перевязаны бинтами, пропитавшиеся кровью. Тонкий запах трав едва доносился, намекая, что кто-то позаботился о ранах колдуна: его омыли и переодели в более-менее приличные одежды, однако я помнила, что они скрывали. Белая, будто снег, кожа казалась точно прозрачной, а пугающие синяки расплылись жестоким узором. Но даже все порезы, шрамы и истязания не унимали его гордой, будто дикой красоты, струившейся изнури.

— Отец приказал его вымыть и переодеть, а травница при темнице залечила раны, — объяснил Вальгард, скрещивая на груди руки. —