— Презервативы закончились, Элин, — выдыхает он. — Расслабься.

Делает несколько быстрых движений — правильных, в меру резких и нежных. Закрываю глаза и позволяю. Внизу живота зарождаются искры, сердце разгоняется. Я жадно втягиваю запах Платона, вцепляюсь в плечи. Он замирает скалой. Двигается только рука.

Такой... основательный. Просто наслаждаюсь его кипящей энергией и всей той нетерпеливой страстью, в которую он меня погружает, словно клубнику в шоколад. Чтобы самому же потом слопать.

Касания, объятия, стоны и вздохи. Лопатка падает на пол.

Оргазм внезапный и острый, я зажмуриваюсь, испытывая все это с Платоном, обнимая и поглаживая очень нежно, собственнически. Сама себе поражаюсь.

Мы снова смотрим друг на друга, он выглядит таким довольным, что страхи и сомнения вмиг блокируются. Платон ни о чем не просит, ничего не требует, просто счастлив. Я тоже счастлива, хотя и растеряна. Обожаю его в этот момент настолько сильно, что опускаюсь на пол. И стягиваю с него штаны.

Рука Платона, дернувшись, сжимает подоконник. Напрягается, вздуваются вены. Он борется с дрожью и шумно дышит, когда обхватываю губами головку. Он так ярко реагирует, что я влюбляюсь окончательно.

***

Платон срубает омлет с колбасой и тосты за минуту. Косится в мою сторону с некоторой жадностью.

— Что? С тобой поделиться? — спрашиваю.

Качает головой, хотя сам облизывается.

— Дело не в этом.

— А в чем?

— Ты красивая, — говорит он вдруг, без какого-либо пафоса и торжественности. Пялится. — Самая красивая девушка из всех, что я видел. Не могу перестать на тебя смотреть.

После ночи любви и безумного утра слова поражают всю нервную систему разом. На все клетки действуют. Я вцепляюсь в вилку, кусок в горло не лезет. Краснею, убираю волосы за уши. И конечно, не могу побороть улыбку, увидев которую, Платон довольно улыбается сам.

Он и правда, блин, пялится на меня, а не на мой омлет. К этому выводу прихожу спустя полминуты.

— Это приворот, — быстро сообщаю.

— В смысле? Что?

Я решительно встаю из-за стола, подхожу к нему и усаживаюсь на колени. Предлагаю немного омлета — Смолин послушно открывает рот.

— Я тебя приворожила, — поясняю с широкой улыбкой, пока он жует. — Немного цыганской магии. Пара заклинаний. Абракадабра!

— Серьезно? — Платон как будто радуется.

Хм. Хищно прищуриваюсь, поерзав на коленях. Он обнимает крепче и послушно открывает рот для следующей порции.

— Ну да. Ты же понимаешь, что так пялиться на женщину ненормально? По плану ты должен был разозлиться после признания, но ладно. Я подсыпала тебе в еду зелье, ты теперь мой. Кушай-кушай, на здоровье. — Отрезаю еще кусочек. — Ням-ням.

Вместо истерики и криков Смолин как-то особенно горделиво распрямляет плечи.

— Чему ты радуешься, блин? Ты нормальный?

— Как, оказывается, главный эколог проекта ради меня заморочилась. Дико приятно.

Уши аж жжет! Вот не думала, что можно посмотреть на ситуацию с этого угла.

— И тебя не смущает, что это не настоящие чувства, а магические?

Он качает головой:

— Совершенно нет.

— А хочешь, я тебя расколдую? — спохватываюсь. — Это, конечно, будет стоить некоторой суммы, но...

— Меня все устраивает. Можешь даже добавить.

Куда там добавить! И так ноги трясутся.

— Какой ты жадный. Никак тебя не раскрутить на прибавку к зарплате.

Платон смеется, я тоже хихикаю, восседая на его крепких коленях. В его стальных объятиях. Я признаюсь честно:

— Обычно все пугаются, когда я что-то такое рассказываю.

Он берет мою руку и целует пальцы. В горле пересыхает.

— Мне немного страшно. Но… — Платон гасит смешок и продолжает серьезно: — Когда страшно, нужно жать газ в пол. Это правило еще ни разу не подводило.

Опасное правило, но я рада, что в нашем случае Платон ему последовал.

Про приворот, разумеется, шутка, никаких ритуалов я не проводила, хоть это внезапно и потешило его эго. Беспокоит другое — Смолин выглядит ровно так, будто проводила. Он не в порядке. Обычно хмурый и задолбанный (сразу видно, что не фигней занимается) — сейчас Платон легкий и диковатый. Глаза блестят лихорадочно. Пялится на меня как на что-то съедобное и очень вредное, словно и правда приворожили, но организм сопротивляется.

Что ж.

Мы оба на перепутье. Приехать ко мне — было решением. Сложным для Платона поступком. Прекрасно это понимаю и все утро купаюсь в счастье — эгоистичном, жестоком, но таком безграничном, что впору захлебнуться. Сердце торопится обожать, пока снова не стало больно. Я сама будто тороплюсь. Даже не знаю, брать ли выходной сегодня, как планировала. Мне хочется поехать с Платоном.

— В общем, как захочешь отворот, — произношу аккуратно, — только скажи.

— Непременно.

— Главное, ко мне обратись, а не к другим колдуньям.

— Что? — не понимает он.

— Забей. Кушай-кушай, мой хороший. — Я снова улыбаюсь.

И Платон переключается.

После завтрака мы начинаем собираться. Вчера на вопросы о том, как отнеслась команда к случившемуся между нами в подсобке, он отвечал борзо: «Переживут». У него был каменный стояк, бешеные влюбленные глаза и горячие губы. Сегодня заметно, что уверенность была местами напускная. Однако, когда я беру ключи от ауди, Платон говорит:

— Поехали на моей.

— Почему это?

— Вечером погоняем вдвоем. Я соскучился по Акуленышу. Буду не против, если составишь компанию.

Не очень хочется уступать и идти на поводу, это выглядит, как будто я под него прогибаюсь. Тем не менее слышу собственный голос:

— Ладно.

Покорная цыганочка кладет ключи обратно в вазу на комоде.

— Слушай, а Егор будет? Я... не знаю, наверное, нам нужно поговорить с ним. Или не показываться ему на глаза... Не могу сообразить, как сгладить ситуацию.

— Я с ним поговорил уже, — отвечает Платон вроде бы спокойно, но в прихожей при этом резко становится мало воздуха.

Будто чувство вины выжигает кислород смертельным огнем. Мы карикатурно замираем и смотрим в пол.

— И как он?

— Ну... честно, так себе.

Обуваемся. Платон открывает входную дверь.

— Блинский. Некрасиво. Но знаешь, сверхдраму разводить тоже неправильно. Я понимаю, так себе ситуэйшн, но у нас с Егором ничего толком и не было. Думаю, что...

Он резко оборачивается. Прищуривается хищно, даже будто злобно. Оторопев, и сама застываю, потому что до этого Платон нашептывал, что я самая красивая на свете, пихая пальцы в трусы.

— Чего не было? — говорит он,