губ, виски стали совсем седыми. Нет, поседели-то они все трое, но и Кигель, и Волк седину закрашивают, они же на сцену выходят. А Марат уже не выходит. Он и передвигается-то с трудом из-за отекающих ног.

– Привет! – Марик улыбается. – Я уж думал, ты не приедешь. Ну что, ни дня без подвига?

– Да прекратите вы, – отмахивается Андрей и начинает выставлять бутылки на накрытый стол. – А Маша, я смотрю, расстаралась с закуской. Где она, кстати?

– На работе, – вздыхает Марат. – Концерт у неё сегодня. Предлагала отменить, но я сказал, что не надо. Посидим мужской компанией.

В комнате включён телевизор, но звук убавлен до минимума, чтобы не мешал. Андрей Иванович бросает мимолётный взгляд на экран. Всё то же самое: оцепленное здание, журналисты, камеры, хмурые мужики в костюмах, не дающие комментариев. Значит, ещё ничего не началось.

– А я торт для Маши принёс, – сообщает Андрей. – Может, его в холодильник тогда убрать?

– Да давай на стол, Лёнька оприходует. Маша на диете опять, ты же её знаешь. Да, Лёнь? Ты как насчёт «Киевского»?

Марат улыбается. Несмотря на утреннее ворчание, он явно рад приходу друзей. Лёнька разливает коньяк по бокалам, себе предусмотрительно ставя стакан под сок. Да… Стали богаче интерьеры, дороже костюмы и напитки, начали подрагивать руки и сбоить от сильных эмоций и крепкого алкоголя моторы, но главное осталось неизменным. Триумвират советской песни снова собрался за одним столом. А значит, впереди долгая ночь разговоров и воспоминаний.

***

А были ли они друзьями? Сложный вопрос. Дружба вообще понятие непростое, как Лёнька говорит, круглосуточное. Но круглосуточно он дружил с Борисом Карлинским, врачом, лечившим теперь всю состарившуюся советскую эстраду. Марик всегда был чуть в стороне, всегда сам по себе, слишком зацикленный на своей музыке. А у Андрея, наоборот, слишком широк был круг общения, его внимания добивались сотни людей, он постоянно решал чьи-то проблемы. Их соединяли общие гастрольные туры, они сталкивались в коридорах телестудий и за кулисами кремлёвских концертов, а потом, постарев и перейдя в статус мэтров, всё чаще встречались за судейскими столами всевозможных конкурсов и фестивалей. Они никогда не забывали про дни рождения друг друга и жён, всегда знали, у кого какие проблемы и что у кого болит. Было ли это дружбой? Чёрт его разберёт.

Кигель узнал, что Лёнька заболел, когда тот уже был дома. У Карлинских, что примечательно. Разумеется, Андрей сразу приехал. Лёнька встретил его полусогнутым, в халате, постаревшим лет на десять. Ходил, держась за стеночку, и на вопрос, когда вернётся на сцену, отрицательно покачал головой:

– Наверное, не вернусь, Андрей. Как? У меня руки выше плеч не поднимаются из-за шва, сил нет вообще, да и выгляжу я…

– Ты потому так и выглядишь, что тебе никуда не надо! Ты посмотри на себя! Халат какой-то затасканный, голова вся седая, небритый! Чтобы побриться, тоже руки не поднимаются?

– Да кто меня тут видит, – отмахнулся Волк и опустился на лавочку, удачно попавшуюся на пути к дому. – Разве что Полина да собаки.

– Полины достаточно, – отрезал Андрей. – Ты позволяешь себе при женщине, при жене своего друга, ходить вот в таком виде? Ты что, при смерти? Иди брейся, звони парикмахеру, приводи себя в порядок, послезавтра у тебя выступление.

– Что? Андрей, ты с ума сошёл? Какое выступление, меня ноги не держат.

– Одну песню подержат. Ну хочешь, стульчик тебе поставим? Будешь как настоящий ветеран сцены сидя петь.

Сказал с издёвкой, так что Волк сразу вскинул голову:

– Да я лучше сдохну!

– Вот когда сдохнешь, тогда можешь не бриться и не петь. Концерт послезавтра в «России», начало в девятнадцать ноль-ноль. Приезжай к началу, я попрошу, чтобы тебя выпустили одним из первых. Да, а это тебе, кстати.

Андрей сунул в руки ошалевшему Лёньке пакет с яблоками и бананами.

– Зачем?

Резонный вопрос от человека, сидящего под огромной, усыпанной тяжёлыми красными плодами яблоней. Сад у Карлинских был великолепный.

– Понятия не имею, положено так – фрукты болезным приносить. В бананах калий, вроде для сердца полезно. Лёнь, ты меня понял? Не подведи, пожалуйста, в список выступающих ты уже включён, концерт правительственный.

– Ещё не лучше, – застонал Волк. – А что за концерт-то?

– День работника сельского хозяйства. Лёня, ты меня удивляешь. За столько лет расписание можно было выучить.

И ушёл, оставив растерянного Волка на скамеечке, с пакетом яблок и бананов. На концерт Лёнька приехал: подстриженный, без седины, и даже спина у него стала чуть прямее, хотя скованность в движениях всё равно была заметна. Но и она прошла, стоило ему выйти на сцену. Когда возвращался в кулисы, там его уже ждал Андрей. Подхватил под локоть слегка шатающегося Волка, якобы по-дружески, чтобы коллеги лишних вопросов не задавали, так и дошли до гримёрки. А потом уже Лёньку было со сцены не выгнать: он резко пошёл на поправку и без лишних понуканий соглашался на все концерты подряд.

Расписание у них и правда давно устоялось, и они, все трое, привыкли вписывать гастрольный график между явками в Кремлёвский дворец съездов или «Россию». Не изменили своим привычкам даже после того, как кремлёвские концерты из обязательной повинности стали сначала анахронизмом и позором для модных и молодёжных, а потом вдруг снова оказались привилегией избранных и лучших. Период летних отпусков и ленивого судейства очередного фестиваля неподалёку от моря оканчивался концертом ко Дню работника сельского хозяйства. За ним шёл День милиции, один из самых больших и важных концертов в году. После наступало время новогодних съёмок, записи поздравлений в тоннах серпантина с обязательным тостом и конфетти, крошащимся в прикидывающийся шампанским лимонад. Сразу после торжественного боя курантов начинались «ёлки», то есть шефские и просто праздничные концерты, которые со временем трансформировались в корпоративы, и захватили ещё и декабрь. В феврале День советской армии плавно перетекал в чествование всех женщин подряд, а там майские и День Победы, в который Волк и Кигель традиционно делили московские площадки: если один пел на Красной площади, второму доставалась Поклонная гора, и наоборот. Марик, старательно избегавший патриотического репертуара, в мае всегда простужался.

С Мариком, кстати, Андрею всегда было проще находить общий язык. Может, характер у Агдавлетова был легче? Хотя с этим утверждением мало кто, знавший их обоих, согласился бы. Лёнька спокойный, Марик взрывной, Лёнька заранее согласен на любые компромиссы, Марик компромиссы, особенно в творчестве, ненавидел всей душой. За это его Кигель и любил, за это и ценил как профессионала. Они крепко поссорились, когда Марат заявил, что уходит со сцены. Но его, в